Онлайн книга «Былое и дамы»
|
«Откуда в сумасшедшем доме «Бехштейн?» — спросил он проходящую мимо медсестру в крахмальном чепце. «Пожертвование», — походя бросила она. «Кто мог пожертвовать такое сокровище?» «Была у нас одна пациентка, утверждала, что она великая пианистка, а наследников у неё не было. Вот и оставила заведению». «Ничего себе пожертвование!» — изумлённо присвистнул Ромен. Уловив его изумление медсестра впервые глянула на него и притормозила свой бег: …«А вы знаете толк в роялях?» …«Немного разбираюсь, учусь в римской консерватории». На этот раз изумилась медсестра: «В самой что ни на есть римской консерватории? На пианиста? Может, сыграете нам что-нибудь весёлое? А то у нас тут такая тоска — порой повеситься хочется». «А можно?» «Конечно, можно! Все только рады будут!» Ромен сел на вертящийся стул и задумался, — что бы такое сыграть? И решил — своё любимое, попурри из оперы Бизе «Кармен». Не успел он доиграть увертюру, как ему на плечо опустилась тяжёлая рука и глухой, но музыкальный голос спросил: «Тебе двадцать семь?» Не прерывая игры и не оборачиваясь, он ответил: …«Было двадцать семь, а теперь уже двадцать восемь». «Но когда она тебя подобрала, тебе было двадцать семь?» «Двадцать семь!» Заскрипел по полу придвинутый к роялю стул — «Подвинься!» — и на клавиши рядом с кистями Ромена легли две крупных костлявых кисти пианиста. «Сыграем в четыре руки?» Ромен обернулся. Лицо пианиста украшали не в меру огромные хорошо ухоженные усы. Значит, вот он какой, ненаглядный Фрицци! «Сыграем!» «Я обожаю Бизе!» — воскликнул Фрицци. Играл он безупречно. «Я тоже». «Странно! Когда мне было двадцать семь, я обожал Вагнера. Не понимаю, что я в нём находил». …«Я тоже не понимаю». «Стой, стой! Это я теперь не понимаю, а ты в двадцать семь обожал. Чего же ты не понимаешь, если тебе двадцать семь?» «Двадцать восемь». «Двадцать семь, двадцать восемь — какая разница? Главное: что ты обожал этого фигляра!» Тут Фридрих, не прерывая игры, впервые посмотрел на Ромена. «Скажи, а зачем ты усы сбрил?» Ромен невольно потрогал голое место между носом и верхней губой: «Они мне пиво пить мешали». Он терпеть не мог пиво: оно оскорбляло его тонкий французский вкус. …«Мне тоже мешают, но я ведь не сбриваю». …«Ты другое дело! Ты с возрастом воспитал в себе могучую силу воли. А мне ведь всего двадцать семь!» «Ты говорил — двадцать восемь» Ромен уже полностью включился в игру: «Двадцать семь, двадцать восемь — какая разница? Давай играй!» Они музицировали так слаженно, так славно, словно всю жизнь играли на рояле в четыре руки. Но это счастье длилось недолго. Из-за колонны вывернулась Мальвида и промурлыкала: «Мальчики, пора в дорогу. Карета подана». «Какая к чертям карета? Какая дорога? — взвился Фридрих. — Я никуда от своего рояля не уеду!» И грянул во всю мощь «Полёт валькирий». «Вот оно! Началось!» — ужаснулся Ромен, но Мальвида и глазом не моргнула. «Пора ехать. Дорога предстоит долгая, с пересадками, а карету нам дают только до вокзала», — промурлыкала она ещё нежней. Ничего не помогло, ни мурлыканье, ни нежность. Фридрих прервал полёт валькирий и всем телом навалился на клавиатуру. Рояль взвыл, а вслед за ним взвыл пианист. "Езжайте без меня! Убирайтесь ко всем чертям!" Подбежала встревоженная Франциска: "Разве ты не хочешь вернуться домой, сынок?" "Куда домой? В Байройт к Рихарду? Ну уж нет, Ариадна! Я хочу остаться здесь, наедине с тобой и с моим драгоценным роялем!" …И оторвавшись от рояля, он принялся срывать с себя одежду. По скорости, с которой он расстегивал или отрывал пуговицы, можно было судить о его изрядной сноровке в быстром разоблачении. Однако санитарам клиники в сноровке тоже нельзя было отказать — видно было, что к таким сценам им не привыкать. Два здоровенных парня мигом скрутили вопящего пациента, а третий ловко надел на него смирительную рубаху. Тут же подоспела медсестра с каучуковым цилиндром, и прежде, чем санитары завязали бедняге рукава за спиной, закатила один рукав и всадила в его предплечье толстую иглу. Фридрих завизжал и попытался вырваться, но тщетно — пока медсестра давила на поршень, санитары держали его крепко. Не успела она вынуть иглу, как Фридрих сник и безвольно повис на руках санитаров. Франциска и Мальвида дружно зарыдали, а Ромен весь дрожал. Он с трудом сдержался, чтобы не броситься на помощь другу, хотя понимал безумие такого поступка. "Что ж, можете ехать, — напутствовал их подошедший главный врач. — заверните его в одеяло и в путь. Карета стоит у входа". "А как я повезу его в поезде?" — непослушным губами пролепетала Франциска. "Не волнуйтесь! Пока вы доедете до вокзала, он придёт в себя и будет тише воды, ниже травы". Санитары уложили спелёнутого Фридриха на носилки, Ромену вручили его пальто и рубашку, и печальная процессия двинулась к выходу. (Конец первого тома) |