Книга Множество жизней Мейзи Дэй, страница 12 – Кристофер Эдж

…Я сижу на диване в пустой гостиной, и слова Лили эхом отдаются у меня в голове. Я смотрю на фигурку из синего стекла – на кошечку, которая только что лежала в осколках, а сейчас стоит передо мной целёхонькая.

Наверное, настал конец Вселенной.

Вот почему я осталась совсем одна.

Внутри меня вскипает неудержимая волна гнева и ярости. Я этого не допущу! Я хочу, чтобы Вселенная немедленно вернулась на место! Я хочу, чтобы мир продолжал подчиняться правилам.

Я хочу, чтобы моя семья снова была со мной.

Я взмахиваю рукой, сметая кошку со столика.

Фигурка падает, кувыркаясь в воздухе, ударяется о пол и снова разлетается вдребезги. Но на этот раз второго шанса я ей не дам. Схватив с дивана телевизионный пульт, я молочу по осколкам статуэтки – снова, снова и снова. Мелкие стёклышки вонзаются в пальцы, пока я разбиваю их в пыль, и эта боль лишний раз напоминает, что всё происходящее реально, хотя мне совсем это не нравится.

Наконец пульт выскальзывает у меня из руки, и я, задыхаясь от злости, смотрю на фигурку, которую только что буквально стёрла в порошок. Сейчас никто бы уже и не догадался, что это была кошка: голубая стеклянная пыль рассеялась по полу как фракталы ^[7].

Мне так хочется, чтобы мама вбежала сейчас в комнату, увидела, что я натворила, и накричала на меня. Пусть ругает, пусть даже ударит за то, что я разбила её любимую стеклянную кошечку. Я просто очень хочу увидеть её снова.

Не переставая всхлипывать, я медленно поднимаюсь на ноги, но тут сквозь слёзы вижу то, чего больше всего боялась увидеть.

Телевизионный экран по-прежнему чёрный, только сейчас его чернота гораздо темнее, чем раньше. Это та же чернота, которую я впервые увидела, открыв парадную дверь. И её становится всё больше.

Я пячусь назад. Битое стекло вонзается в мои босые ступни, но я его почти не чувствую – мой взгляд неотрывно прикован к экрану.

У нашего телевизора диагональ всего 32 дюйма – Лили вечно ноет, чтобы мама с папой купили телек побольше, – но сейчас выросший на его месте прямоугольник черноты уже раза в два больше. Может показаться, что наша гостиная превращается в кинотеатр, где показывают самый жуткий на свете фильм ужасов.

Книжный шкаф в углу, фотографии на каминной полке, даже сам камин – всё исчезает, стирается абсолютной темнотой. И эта темнота уже начинает подбираться ко мне.

Я даже не сразу это понимаю. Ползучая темнота выглядит двухмерной, как будто стены медленно складываются сами в себя. Наблюдая за этим невозможным превращением, я вижу, как чёрная бездна постепенно обступает меня со всех сторон. Я в ловушке – точь-в-точь как фотоны, затерявшиеся в вантаблэке. Чернота продвигается вперёд, и я точно знаю: когда она подползёт вплотную, коснётся моей кожи – меня тоже не станет.

Я оборачиваюсь и вижу последний уцелевший ломтик реальности – дверь, ведущую в холл. Одним отчаянным броском я кидаюсь к ней, вышибаю дверь так, что она с грохотом ударяется о стену, и вылетаю в открывшийся проём. Мои босые ноги скользят по полированным доскам, но я пробираюсь вперёд – лишь бы оставить как можно больше пространства между собой и наступающей пустотой, уничтожающей всякую реальность.

Добравшись до подножия лестницы, я бросаю взгляд на входную дверь, всей душой надеясь, что она крепко закрыта. Каждый сегмент некогда цветного полукруглого витража над ней теперь окрашен чёрным. Дом наконец перестал притворяться. Я уже ничему не смогу помешать. Наружная пустота уже здесь, внутри.

Я карабкаюсь по ступенькам, и темнота следует за мной по пятам. Сердце в груди грохочет, каждым отчаянным вдохом я молюсь, чтобы успеть добраться до верхней площадки. Потому что больше спасаться уже негде.

Я почти наверху, остаётся всего одна ступенька. Дверь в ванную открыта, и белизна блестящей кафельной плитки резко контрастирует с чернотой за моей спиной.

Не удержавшись, я оглядываюсь через плечо – просто удостовериться, что я в безопасности. И тут же поскальзываюсь, зацепившись полой халата за сломанное крепление держателя для ковровой дорожки – мама уже лет сто пристаёт к папе, чтобы он его починил.

Споткнувшись, я грохаюсь на лестничную площадку. Кое-как перевожу дыхание, оглядываюсь – и всего в нескольких сантиметрах от своих ног вижу клочья непроницаемо-чёрной пены. Ступенек уже не видно – осталась лишь пустота, уходящая в бесконечность.

У меня нет времени даже на то, чтобы встать.

Я рывком швыряю себя через лестничную площадку и уже через мгновение чувствую под ладонями и ступнями прохладу белого кафеля. Темнота настигает меня, поглотив место, где я была всего пару секунд назад. Напрягая последние силы, я пинаю ногой дверь ванной. Она захлопывается позади меня, а я, всхлипывая, растягиваюсь на гладком полу.

– Лили… пусти меня!

Схватив за футболку, Лили втаскивает меня в ванную и толкает на унитаз. К счастью, крышка его опущена, что делает моё положение не совсем уж унизительным, но я всё равно не понимаю, чем я могла довести свою старшую сестру до такого бешенства. Она мрачно смотрит на меня сверху.

– Да что с тобой? – спрашиваю я, разглаживая ладонями вышитую блестящую звезду на груди – она помялась там, где Лили схватилась за неё. Потом снова поднимаю глаза на сестру. – Ты в порядке?

Лицо у Лили бледное, осунувшееся, под глазами чёрные потёки от размазавшейся туши. Она по-прежнему в папиной футболке с длинными рукавами, и у поп-звезды на ней такие же чёрные круги вокруг глаз, как у панды. Это не считая всклокоченных чёрных волос, похожих на птичье гнездо.

Знаю, говорить такого не стоило, но слова вырываются у меня как-то сами собой:

– Видок у тебя кошмарный.

– Заткнись! – рявкает Лили, и я сжимаюсь на унитазном сиденье, прижав руки к груди, чтобы хоть как-то защититься от ярости сестры. Нет, она точно меня ненавидит, я же вижу. Я смаргиваю слёзы, изо всех сил стараясь не разреветься. Ну почему она так на меня злится?

– Это нечестно. Ты не должна мне говорить, чтобы я заткнулась, – протестую я. – Сегодня мой день рождения. Я всё расскажу маме с папой.

Лили угрюмо усмехается.

– Ты так всегда и делаешь, верно? – издевательски хмыкает она. – Нажалуешься мамочке с папочкой – и ждёшь, что всё пойдёт чисто-гладко, прямо как в твоих дурацких экспериментах. Вот так ты добилась, чтобы они забрали тебя из школы и дали тебе личного учителя, а меня оставили там же, где я была. Так вот, милая моя Мейзи, реальная жизнь не такая, как твои эксперименты. Реальная жизнь – это дерьмо. И это больно. И это, чёрт возьми, несправедливо. – Лили выплёвывает эти ядовитые слова, а я только сильнее вжимаюсь в сиденье унитаза. – Ты даже не представляешь, каково это, Мейзи. Тебе же всё так легко даётся. Сидишь тут себе спокойненько дома, а мне приходится выходить в реальный мир. Это меня Софи критикует каждый раз, что бы я ни надела. Это надо мной всё время нависают мама с папой, даже продохнуть не дают, приставая ко мне с этими проклятыми экзаменами. Это мне испортили всю жизнь. Мне, а не тебе.