Онлайн книга «Дочь лжеца»
|
– Не хотел тебя расстроить, Пайпер, – поднимая ладонь, произносит доктор. – Давай тогда лучше поговорим о твоем детстве. Каково твое первое воспоминание? Мое детство. В нем всегда присутствовали родители и Коммуна. Поэтому эти мысли нужно охранять подобно таким важным органам, как сердце или легкие. – Тогда как насчет самого приятного воспоминания? – не получив ответа, предлагает Люндхаген. – Что первым всплывает в сознании? – Плавание, – не раздумывая, тут же откликаюсь я. – Можешь рассказать подробнее? Помолчав минуту, я все же принимаюсь описывать: – Мне кажется, я тогда была совсем маленькой. Мама отвела меня на урок плавания в бассейн, а затем мы пошли в парк и ели мороженое. В тот день она выглядела такой счастливой: смеялась и глупо себя вела, даже мазнула меня по носу лакомством. А в детстве, еще до переезда в поселение, матушка каждый вечер перед сном читала мне «Пеппи Длинныйчулок» или «Удивительный волшебник из страны Оз», заплетала мне и себе волосы. Глаза начинает щипать, и я вонзаю ногти в ладони. – Звучит чудесно, Пайпер. Ты находилась тогда с Анжелой или с Джинни? Комната погружается в сумрак, все цвета пропадают, словно кровь вытекает из вскрытых вен. – Вы знаете имя моей матери? – Доктор кивает. – А что еще вы знаете о моих родителях? – Их зовут Кертис и Анжела Блэквелл, возраст сорок один и сорок соответственно. – Что еще? Он перелистывает несколько страниц в блокноте и отвечает: – Кертис родился в городе Корона, штат Калифорния. Отец был священником в маленькой церкви, а мать – домохозяйкой. Анжела выросла в Миннеаполисе, штат Миннесота. Ее отцу принадлежал бизнес по переработке зерна. Отец и матушка никогда не рассказывали нам о своих родителях, так как те не верили в дело Коммуны. – Мои дедушки и бабушки до сих пор живы? Доктор сочувственно качает головой. – Папа Кертиса умер от рака два года назад, а мама покончила жизнь самоубийством, еще когда сын был маленьким. Родители Анжелы тоже погибли около десяти лет назад: отец от рака, мать – от сердечной недостаточности. – Я этого не знала, – шепчу я, опустив голову и разглядывая ковер. – Кертис и Анжела многое от тебя утаивали, Пайпер. – Они делали так, как считали необходимым, в наших интересах, – откликаюсь я, стараясь не повышать голос. Нельзя угодить в еще одну ловушку собеседника. – Думаешь, они всегда поступали правильно? – Конечно, – без раздумий отвечаю я. – А ты помнишь примеры, когда они совершали ошибки? Отец как-то раз заставил нас поститься неделю, и я так обессилела, что упала в обморок, разбила колено о камень, и кровь рекой хлестала из раны. Тогда это было объявлено как великая жертва, но все происходившее напоминало скорее наказание, которое я ничем не заслужила. – Мои родители – замечательные люди. – Даже замечательные люди иногда бывают неправы. – А вы сами когда-нибудь допускали ошибки по отношению к детям? – Слишком много раз, – усмехается доктор. – Значит, отец с матерью другие. Они лучше вас. – И все же они всего лишь люди. Мы все совершаем ошибки, даже они. – Само собой, бывали мелкие оплошности. Но если дело касалось чего-то важного, они всегда оказывались правы. – Можешь поведать хоть об одной их мелкой оплошности? Ну же, подыграй мне. – Хорошо. – Я некоторое время рассеянно тереблю выбившиеся нитки в дыре на колене, затем поднимаю голову: – Однажды отец заставил нас всех соблюдать пост. Мы практически ничего не ели, а меня начинают мучить приступы слабости, если не получать достаточно пищи. Я понимаю, чего он добивался: приучить нас к голоду на случай, если наступят темные времена. Но может быть… может, следовало постепенно снижать количество еды… – Он поступил неосмотрительно и нечестно по отношению к вам. – Пожалуй. Но только из лучших побуждений. Он хороший человек. Просто допустил небольшую оплошность, как вы и сказали. * * * После окончания сеанса с доктором Люндхагеном я выхожу из кабинета, хлопнув дверью чуть сильнее, чем планировала, и ковыляю на костылях по коридору. Однако совсем скоро останавливаюсь и приваливаюсь к стене. Мышцы плеч и шеи затекли настолько, что от них к вискам огнем выстреливает боль. Правда же, в которой я никогда не призналась бы ни одному врачу, заключается в том, что мои ранние детские воспоминания кажутся едва различимыми, черно-белыми и расплывчатыми по краям. А когда я думаю о них слишком напряженно… То они просто исчезают. Что со мной происходит? После возвращения в дом-тюрьму я отказываюсь от ужина и отправляюсь к себе в комнату. В ней царит запах застарелого пота. Пытаюсь открыть окно, чтобы проветрить помещение, но щеколда застряла, в точности как я сама застряла здесь. Во время возни с защелкой мое внимание привлекает движение в доме напротив. В окне второго этажа стоит та девушка. Только в этот раз она мне машет. Всего лишь взмах рукой, простой и безобидный жест. Я поднимаю ладонь в ответ. Незнакомка находится слишком далеко, чтобы различить ее лицо, но похоже, что она улыбается. Затем проводит пальцем поперек окна, будто указывая на что-то, и задергивает шторы. На стекле яркими красными буквами видна надпись: П-А-Й-П-Е-Р. * * * Женщина ест хлопья из миски, когда я хромаю мимо в своем фиксирующем лодыжку ботинке. – Куда это ты собралась? – спрашивает Джинни, роняя ложку. Я открываю входную дверь и ковыляю дальше, не оглядываясь назад. Обогнув дом, вынужденно прислоняюсь к забору, чтобы дать отдохнуть больной ноге. Девушки в окне больше не видно, зато мое имя все еще на месте. Мне это не приснилось. Кожа начинает чесаться и гореть изнутри. Если бы можно было сбросить ее и стать кем-то другим… Я начинаю осматриваться по сторонам и замечаю… Вплотную к дому на земле видна двустворчатая дверь. Ощутив любопытство, я подхожу к ней. Две ручки. И замо́к не висит, в отличие от сарая. Все во мне призывает: «Открой ее. Загляни внутрь». Я берусь за одну из ручек и тяну на себя. Перед глазами возникают ступени, ведущие в темноту. Женщина уверяла, что в этом доме нет подвала. |