Книга Джинсы мертвых торчков, страница 33 – Ирвин Уэлш

Больной скалится с тем надменным презрением, которого так и не смог скопировать ни один человек, с кем я сталкивался по жизни:

– Наверно, у тебя есть бабки! Ты не вручил бы мине этот конверт, если б сам не был упакован по полной. – Он стучит изнутри по карману. – Клубы? Вегас? Раз уж проболтался за всю эту хуйню, поздняк прибедняться!

В общем, рассказываю ему за свою работу и раскрутку диджея Техноботана.

– Так ты, значит, греешь руки на этой ебаной срани – диджеях-электронщиках? На этих мудозвонах с драм-машиной и стилофоном?

– Вообще-то, нет. Тока один с них приносит мине серьезное лавэ. Другой – чистая благотворительность: щитай это сентиментальностью, но миня всегда прикалывала его хуйня. Третья – гипотетическая лошадка, вряд ли окупится. На эту парочку я трачу практически все, чё зарабатываю на главном клиенте, ну и я такой слабачок, чё не могу их выгнать. Ищу четвертого и пятого. Я так рассудил: если не диджеить самому, а руководить пятерьмя за двадцать процентов с носа, как раз то на то и выйдет. Покамесь у меня их трое.

Больной никак не реагирует на мои откровения. Явно думает, чё я жалуюсь на безденежье, просто чёбы избежать нового головняка и гемора.

– Читал за этого голландского мудака – Техноботана. У него ж денег как грязи. Если ты на двадцати процентах с иво заработков…

– Ну ладно, у меня хата в Амстердаме и квартира в Санта-Монике. С голоду не пухну. Держу немного хрустов в банке – с тех, чё не отстегнул на обратку тибе, а еще на лечение и уход за пацаном.

– А чё с пареньком?

– Аутизм.

– Малой Дейви… дурбецельские гены? – думает он вслух, намекая на моего покойного младшего брата.

Его сын и племяш резко оборачиваются.

У миня подымается злость, но я ее сдерживаю и смарю на ниво пренебрежительно.

– Я уже начинаю за это жалеть, – киваю на конверт, от которого раздулся иво карман.

– Извини, – говорит он, и это звучит почти вежливо, – непруха еще та. Ну так чё это ты решил со мной щас ращитаться?

– Я хочу жить. От слова жить, – подчеркиваю, и в памяти всплывает лицо Викки, смеющееся, аппетитное, голубоглазое, как она откидывает назад пряди выгоревших на солнце светлых волос, которые вырвались из своего загончика. – Не просто существовать, – настаиваю, когда звучит свисток в конце тайма. – Ращистить все это дерьмо с прошлого.

– Значит, все-таки искупление в стиле наркоклиники.

– В каком-то смысле – да. Тяжко таскать на сибе бремя мудаковатости.

– Совет: католичество. Исповедь, – говорит он. – Лучше пара фунтов на блюде для пожертвований, чем девяносто штук вот тут. – И он подмигивает, хлопая сибя по карману.

Чешем обратно внутрь, чтобы в перерыве между таймами выпить по чашке чая, пропустить пивка и закусить годными пирожками с мясом. Мы с Больным снова подходим к стойке, чёбы заговорщицки потрепаться.

– У тебя, походу, все пучком. Лучше, чем у меня, – вздыхает он. – По свету, блядь, разъезжаешь. А я никада с Лондона не выбираюсь – разве что в отпуск.

– Если на тебя работает куча девчонок…

– Так это они деньжищи зашибают, а не я. Я просто свожу их на приблуде. Не вешай мине лапшу, Рентон. Это ты у нас при лавэ.

– Ошиваюсь по самолетам, аэропортам и гостиницам, где нехрен делать, кроме как страдать, чё жизнь проходит мимо. Я трачу самый ограниченный ресурс – время, гоняясь за химерой, пока ебаный Бегби живет! – прорывает вдруг меня. – Он отказуется брать свои деньги – чё это ваще за хуйня?

– Он не изменился, – выпаливает Больной. – Просто пытается тебя наебать. Бегби не способен к переменам. Он ублюдочный экземпляр человеческой расы.

– Та мине по барабану, кто он такой. Я просто хочу выполнить свой моральный долг.

– Ты никогда не выполнишь свой моральный долг передо мной, Рентон. – Он опять похлопывает по карману. – Эта хуйня еще даже не начинает иво покрывать.

– Фильм был никуда не годный.

– Я говорю за Никки. Ты похерил мои шансы сойтись с девчонкой, от которой меня перло.

Никки была аферисткой, которая прикалывалась с нас обоих. И я ни на секунду не поверю, чё она иво еще колышет. Все это просто давление для манипулирования в будущем.

– Окстись, братан. Она ж нас обоих наебала.

Больной кабута какой-то гадости отхлебнул, хотя, может, и не такой протухшей, как он ожидал. Вертаемся обратно на наши места ко второму тайму.

– Слышь, у меня для тебя дельце. Мине нужен эскорт, – говорю ему, и глаза у него расширяются. – Не для меня, – спешу добавить. – Сам я стараюсь не быть чуханом.

– Уверен, тебе это помогает.

– Это для моего голландского паренька. Диджея.

Он смотрит в сторону племяша:

– Эти ушлепки чё, не могут сами себе дырку, блядь, найти?

– А то я не знаю, я ж их директор, – и конкретизирую проблему: – У таких чуваков, как Конрад, нет навыков общения. Они курят траву и мастурбируют на порнуху. Не могут заговорить с девушкой или заняться сексом с реальным человеком.

– Мерзкие киберзадроты. Эти мудаки – поехавшие, – шепчет Больной, снова поглядывая на племяша, который теперь играет в видеоигру на телефоне. – Такими их сделал мир, в котором мы живем.

Его слова вполне уместны. Матч ведь неплохой, и что-то в корне не так, если ребятня пялится в экраны, а не следит за тем, что происходит в реале.

– Хоть мы и дофига изгваздались, занырнув в этот мир, – он тычет меня локтем под ребра, – нас-то на товарном складе поднатаскали!

Не можу даже вспомнить ее имя, тока морщусь, када вспоминаю, как сломал сибе целку в манде этой свиньи-копилки. Я не мог посмареть ей в лицо, пока елозил там на сухую под негромкое подбадривание Больного. У меня слезились глаза, када я направлял взгляд на битое стекло и гравий вокруг. Синий рукав ее ветровки, на которой мы лежали, задувало мине ветром в лицо. Вдалеке гавкал цуцик, а проходивший мимо бомж недовольно буркнул: «Пизденыши гадские»…

– Угу… товарный склад.

– Ты бы до сих пор в целках ходил, не возьми я тебя под крыло, – смеется он, замечая мою неловкость.

Я уже с удовольствием вспоминаю, как отпердолил Марианну, как вдруг племяш поворачивает голову. Он встречается со мной глазами и отворачивается. Я наклоняюсь к Больному:

– Ой, я уверен, чё и сам бы нашел выход с этой ситуевины, но спасибо за то, чё не в кассу сексуализировал меня еще в юном возрасте.

Это его почему-то задевает:

– А тада ты не жаловался!

– Но я же впечатлительный был. Шестнадцать или семнадцать для миня было бы идеально. Четырнадцать – слишком рановато.

– Впечатлительный… впечатлительный вороватый пиздюк, который кинул своих корешей? Ты про такую впечатлительность?