Онлайн книга «Любовь без мандата»
– Оттуда? – спросил он. – Оттуда. – Ни фига себе! – Где Зоя? Почему она мне не отвечает? – В Затулихе. В городе ей нельзя. Можно оторву? – Возьми ножницы. Но только одного. А почему в городе ей нельзя? – Все считают, что Суровцева из-за нее ушли, – объяснил Илья, отрезая себе веселого Рональда. – Ты понимаешь, что такое городок, где все друг друга знают? – Представляю, – кивнул Гена, вспомнив одинокую «Волгу» под ливнем. – На Зою теперь пальцами показывают, как на немецкую овчарку. – Брось, я немец, что ли! Неужели так плохо? – Хоть брось, хоть подними. Ты москвич. А все зло из Москвы. Слушай, у них что, в каждом сортире Рейган? – Нет, только в редакционном. Передай Зое: я скоро приеду. – Лучше пока не надо. – Почему? – По кочану! У Болотиной рак. После твоего «Многоженца» она упала на улице, отвезли в больницу, нашли опухоль, запущенную. Но разве кому-то объяснишь? Всё на Зою свалили… – Она-то в чем виновата? – Какого черта ты написал, что она собирала для Болотиной библиографию? – Ты же сам говорил: об этом все знают. – Знают. А печатать-то зачем? Все знают, чем муж с женой по ночам занимаются, но никто не орет об этом на улице. Елизавета, кстати, помогла Зое комнату получить. – Я не знал. – Ты много чего не знаешь. Рытиков тиснул в «Волжской правде» статью против Суровцева «Самодурство как стиль руководства». Раз пять на тебя ссылается. Не сам, конечно, написал, велел Пуртову. И знаешь, что еще он придумал? – Что? – Вызвал Вехова и предложил проводить заседания клуба «Гласность» в райкоме. Я – ответственный. – Грамотно. – Еще бы! Понял, как выкрутиться. Мол, посевную провалил, зато мыслю по-новому. А это важнее. – И что? – Ничего хорошего. Суровцев ушел по собственному, сидит у Болотиной в больнице. Говорят, узнать ее невозможно – после химии все волосы выпали. Скоро пленум обкома. Кадровый вопрос. Волков приедет – подчищать врагов перестройки. Народ волнуется. Хочет Петра Петровича выбрать на Девятнадцатую конференцию. Скандал. Обещают демонстрацию перед обкомом устроить. Милицию готовят на всякий случай. – А кто будет первым? – Рытиков. После твоей статьи он у нас теперь самый перестроившийся получается… Чудеса! – Это хорошо или плохо? – Мне – хорошо, ему нравится, как я доклады пишу. Области – каюк. Вот какую бучу ты замутил, человек с золотым пером! Что Зое-то передать? – Я приеду. Скоро. Совсем. – На развод подал? – Конечно! – Не тяни. В городе даже не показывайся. Побить могут. Дуй прямо в Затулиху. Понял? – А позвонить ей можно? – Нельзя. С космической станцией «Восход» связь имеется, а с Затулихой нет. Вот что бывает, когда группа «В» отстает от группы «А». С тобой-то, если что, как пообщаться? В редакции тебя не поймаешь. – Запиши домашний. – А ты разве дома живешь? – Кооператив не готов… Отделывают. – Можно я еще одного Рейгана отрежу? Рытикову. – Валяй! – А где у вас тут в Москве морс наливают? Гена повез Илью в Дом литераторов, там им принесли большой заварной чайник с водкой, две чашки и блюдо разносолов. Вокруг густо сидели писатели, народ по большей части неказистый и обиженный. За каждым столиком кого-нибудь шумно ругали: редакторов, власть, жен, знаменитых собратьев по перу, социализм, климат, коммунистов, дефицит, Запад, прорабов перестройки, грандов гласности, евреев, антисемитов, немытую Россию… Пьяный поэт Заяц, качаясь на стуле, как бедуин, повторял на все лады: «Суки, суки, суки, суки…» Потом с грохотом упал навзничь. Между столиками бродил краснолицый мужичок со шкиперской бородкой – председатель отделения Общества трезвости Гагаров. Он озирал народ с пристальной суровостью, время от времени подходил к кому-нибудь и строго спрашивал: – Что пьем? – Нарзан! – в подтверждение ему наливали из минеральной бутылки. – А почему не шипит? – Выдохся. Шкипер выпивал, морщился, закусывал, разрешающе кивал и шел дальше. После второго чайника Илья объявил, что если Скорятин испортит Зое жизнь, то он его убьет. Гена поклялся не испортить и спросил: – А почему все-таки один пистолет не заряжен? – Ну тебя замкнуло. Ладно, давай рассуждать! – Давай. – Допустим, первый пистолет не заряжен. Теперь твоя очередь. Сможешь всадить пулю в лоб человеку с белыми от ужаса глазами? – Не смогу. – Вот и ответ. – А если первый пистолет заряжен? Колобков долго смотрел на журналиста с пьяной неприязнью, потом сказал: – Вот за это я и не люблю вашу Москву! – Вам, вам покрепче? – Что? – очнулся Скорятин. Оля разливала по чашкам коричневый чай. – Геннадий Павлович, вы не забыли, через пять минут совещание! – с нарочитой озабоченностью напомнила секретарша. – Какое еще совещание? – Ну как же! – растерялась она. – Ах, ну да… Потом, попозже… – Понятно, – кивнула помощница, обиделась и пошла к двери. – Она у вас что, двухмужняя? – тихо спросил Николай Николаевич, сопроводив оживающим взглядом вольноопределяющиеся ягодицы Ольги. – С чего вы взяли? – Когда в организме женщины соперничают два мужских семени, этого не скроешь. На чем я остановился? – На пьянстве. – Нет, до пьянства я еще не дошел. Мы говорили с вами о постмодерне. Будьте внимательней! Это важно. Так вот, почему вместо создания подлинно нового наше искусство с головой ушло в глумливую инвентаризацию сделанного предшественниками? Вы в театр ходите? – Случается. – Тогда скажите: Борис Годунов с ноутбуком, Офелия с фаллоимитатором, три сестры-транссексуалки – это что такое? …Они как раз вернулись из театра, кажется, из «Табакерки». Смотрели спектакль «Кресло» – про разложение комсомола. – Гена, нам надо развестись! – сказала Марина, раздеваясь. У него закружилась голова: все разрешалось само собой. Он с трудом помрачнел, насупился и спросил: – Ты так считаешь? – Папа так считает. Он провентилировал в Моссовете. Жилкомиссия тебя зарубит. Второй кооператив нам не положен. Но если ты выпишешься – другое дело. |