Книга Четвёртый Рим, страница 102 – Таня Танич

— Так ты сам его видел?

— Ну… А кто не видел?

— Ты — лично! Видел?

— Да, по телеку!

— По телеку?

— Да, а что?

— И какой он?

— Ты прикалываешься?

— Какой он говорю? Что ты увидел?

— Ну, обычную фигурку. Чёрную и квадратную.

— Квадратную? Ещё один супер-знаток, бля…

— А какую? Она так и называется «Чёрный квадрат!»

— Супрематический.

— Что?

— Чёрный супрематический квадрат. Это если доебываться к названиям. Хотя, похер, как что называется. Ты тоже старостой называешься, а на деле — пиздабол!

— Э-э, ты полегче! — совсем не чувствуя опасности, вскидывается Саныч, и тут же теряет решительность, после того, как Ромка, склонив голову на бок, многозначительно спрашивает:

— А то что?

— Ни… ничего! Ты хоть бы объяснил, чего злишься! А то только наезжать умеешь!

Наезжать он действительно умеет — никаким другим чудом нельзя объяснить то, что Саныч, на которого я не раз жаловалась Ромке, просит у него объяснений. Со мной в таких сантиментах наш староста замечен не был, никогда.

Ромке на такой редкий проблеск внимания к собеседнику абсолютно плевать. Делая несколько жадных глотков из бутылки, он отбрасывает ее в угол, и пока Саныч болезненно морщится от грохота стекла по бетону, закуривает сигарету и рвано затягивается.

— Хочешь, чтоб объяснил? Ладно, объясню. Но если опять начнёшь мести пургу, я те в лоб дам, обещаю.

— За разницу мнений не бьют! У нас демократия!

— Херократия. Сюда слушай, раз спросил… Во-первых, он ни фига не чёрный и не квадратный.

— Да конечно! Вы там в вашей художке обкурились все? Бля, да успокойся! — после звука резкого и быстрого шлепка, понимаю, что пора вмешаться. Ромка, кажется, выписал ему подзатыльник — и, несмотря на то, что я сама давно мечтала сделать это, такой уж у Саныча удивительный талант, всё-таки надо его подстраховать. Как-никак, оба находятся на балконе, и очень бы не хотелось, чтобы наш бесстрашный Саныч вылетел через перила.

— Еще раз тебе повторяю — там не квадрат! Это игра света, на самом деле нет ни черной краски, и ни одна из сторон не параллельна рамке. И это не фигура, а, манифест, заява такая, понимаешь? В авангарде срать хотели на сходство с реальностью, чтоб таких, как ты поразвлекать — главное идея. У Малевича идея в полном отказе от сложной формы, это чистый, мать его, символизм! Когда идея — всё, форма — ничего! В противовес всем старым правилам, где народ дрочил на сложную форму, и это считалось показателем мастерства. Копирование тупо, блядь, реала!

— И что? Что в этом плохого? Так хоть ясно-понятно, кто что умеет, не то, что сейчас — можно малевать всякую фигню, прикрываясь высокими смыслами!

О господи. Это какое-то форменное самоубийство. Надо вмешиваться.

— Рома! — зову, приближаясь к открытым дверям. — Ром, слушай! Привет, Саныч… Нам сейчас надо уходить. Срочно- срочно.

— Подожди…

Он даже не смотрит в мою сторону, сверля Саныча пристальным взглядом.

— Ладно, хер с тобой. Чёрный квадрат ты, короче, по телеку видел, считай искусствовед. Давай тогда за копирование формы перетрём, раз ты так за натурализм впрягаешься. Может, ещё и римские скульптурные портреты знаешь? Ну, по телеку смотрел, это я как лох вживую в музеях задротил.

— Это… Это статуи, да?

Саныч явно не может понять, с чем связана такая внезапная сговорчивость, и недоверчиво улыбается, оглядываясь на меня. Я только красноречиво жму плечами, как бы советуя ему не расслабляться раньше времени.

— Типа да, статуи. Белые головы, — снова подозрительно легко соглашается Ромка. — Которые как живые, если стоишь от них в полуметре — это идеал, мать твою, формы и подобия, они почти дышат! Это — красиво?

— Это… это да, это красиво.

— Ясное дело, красиво, и сходу понятно. Потому что это реальность, точная копия. Но символизма в них ноль! Так нахрена, когда есть уже такое совершенство формы — античность, возрождение, новое время — нахрена нормальному художнику клепать вторичку, если любой козел типа тебя щёлкнет фотоаппаратом и получит точную картинку с реальности, пока я только холст грунтовать буду? Смысл? Опять передать форму? Так ты, урод, ее со своим фотоаппаратом и передашь! И что? Что этим нового сказать можно? Классицизм легко понять — он привычный! Вообще без напряга, смотришь — хоба! Вот мужики какие-то в стремных одеждах, вот кувшины и яблоки, вот тетки с голыми жопами…

Саныч не выдерживает и начинает хихикать, но, натолкнувшись на мой предостерегающий взгляд, тут же умолкает.

— Такое понятно, да? Не надо напрягаться, не надо знать историю, контекст, фишки, язык значений. Абстракцию и авангард надо учиться читать. Учиться! Но это неприкольно — время там тратить, матчасть разбирать. Легче нести херню с видом мудака! Так что пошёл ты нах… — его взгляд внезапно останавливается на мне, и он на секунду замолкает. — …нахер со своим реализмом и тупыми рассуждениями про «фигурки»! Слышишь, Жень… Давно тут стоишь? Давай, берём вещи и валим отсюда. Чёт душниной несёт конкретно, проветриться надо.

То, что мы покидаем вечеринку так быстро, остаётся незамеченным — веселье уже вошло в такое русло, когда уже никто ничего не контролирует. Поэтому ухожу я из общежития, чтобы впредь вернуться в него только гостьей, просто и буднично, бегом догоняя Ромку, закинувшего на плечо большой рюкзак с моими последними вещами. Беру за руку, переплетая его пальцы со своими в знак молчаливой поддержки, и он сжимает мою ладонь в ответ.

Сейчас на надо лишних слов. Ромка настроен помолчать, задумчиво шурша листьями под ногами и закуривая ещё одну сигарету. Видно, что он ещё не отошёл от разговора, пусть это всего лишь глупости, которые бездумно брякнул Саныч, мнящий себя специалистом во всех сферах, а на деле — абсолютный неуч. Но когда за этим стоит мнение большинства, которое не раз слышал Ромка, которое небрежно бросали ему в лицо прежние авторитеты, или люди, не знакомые с искусством и не желающие знакомиться, но обожающие выносить оценки и судить то, что они даже не попытались понять… Это больно. И даже у Ромки не хватает сил противостоять этому.

Об этом я помню и сейчас, сидя рядом в его бывшей комнате, и на всякий случай решаю не шутить на слишком неоднозначные темы. И вместо этого прошу:

— А покажи ещё свои работы. Они у тебя просто офигенные — все! В любом стиле. Заодно и поищешь то, за чем пришёл.

Пусть Ромка пытается скрыть улыбку в ответ на моё сходящее на ноль желание переубеждать его вернуться к старому, но я-то вижу — он доволен.

— Пошли тогда на балкон. Там три коробки ещё разбирать, тебя отвернёт скоро.

— Не отвернёт.