Книга Даркут. Великий перелом, страница 48. Автор книги Алим Тыналин

Спустя суткан, время, достаточное для кипячения молока, с гиенами покончили. Половину стаи, включая вожака, перебили. Остальные разбежались. Свыше десятка гиен лежало вокруг, заливая землю кровью.

Человек в изрядно помятых доспехах, весь в крови, спросил у босяка:

— Где так палкой научился махать? Если бы у тебя был меч, у гиен вообще не было б шанса.

Они сидели рядом на хвосте мегалании. Босяк улыбнулся, сквозь кровавую маску на лице показались белые зубы.

— У одного мудрого учителя фехтования.

— А ты вообще промахиваешься когда-нибудь? — спросил здоровяк у лучника. Тот ходил по полю боя и собирал стрелы. — К тебе невозможно приблизиться, честно говоря. У тебя есть бронебойные стрелы?

— Да, есть. Легко пробьют твои доспехи.

Здоровяк усмехнулся.

— Доспехи, может, пробьют, а вот в коже застрянут. Она у меня прочная, как шкура носорога.

Они устало помолчали.

— Честно говоря, если бы ты не наподдал ящерице молотом, мой камень ее бы не свалил, — признался босяк.

Человек в доспехах кивнул.

— Твой камень тоже здорово помог. Да и без стрел она бы нас быстро завалила.

Босяк кивнул и сказал стрелку:

— Кстати, подтверждаю. Зверюга чуть не обезглавила меня, когда ты отвлек ее выстрелом. Благодарю, ты спас мне жизнь.

Они помолчали. Морозный пар вырывался из их ртов. Затем здоровяк протянул босяку ладонь.

— Меня зовут Босат Сердце льва.

Тот пожал руку.

— А я Мукра. Простой фехтовальщик.

— А тебя как зовут? — спросил Босат у лучника.

— Я Кара-Шахин, — ответил лучник, продолжая искать стрелы. — Рад познакомиться с вами, ребята. Сказать правду, этой ящерицы хватит нам всем с лихвой. Еще и останется.

— Да, зачем ссориться, — сказал Мукра.

Остаток дня они разделывали тушу ящерицы. Затем привели гауров и бизона Босата, отъехали в лес, пожарили мясо на костре и устроились на ночлег.

Выяснилось, что всем троим все равно, куда ехать. Босат летом служил наемником у князя Северного Элама и опоздал с набором в когорту Черного орла. Когорта ушла воевать с племенами на севере империи Айбетанов. Мукра исходил Ташт-и-Даркут взад и поперек и не хотел участвовать в междоусобной войне, охватившей страну.

— Я не вижу достойного правителя, за которого мог бы обнажить саблю и отдать жизнь, — заявил мечник.

Точно так же считал и Кара-Шахин, хотя его тоже пытались привлечь к сражениям.

Они решили вместе ехать на юг. Ночью пошел мелкий твердый снег.

* * *

Путники объехали болота стороной. Черная вода в топях покрылась тонкой корочкой льда. Леса незаметно сменились каменистыми холмами. Затем вновь шли участки леса с низенькими соснами и березами.

Под вечер леса и холмы тоже сменились болотами. Пришлось объезжать их, свернув на восток. Затем болота закончились, а местность пошла неровная, изрытая оврагами.

В сумерках впереди появились домики.

— Хоть какие-то признаки жилья, — заметил Кара-Шахин. — Я думал, в этих местах мор был.

Трава и деревья здесь росли чахлые, черные, с искривленными стволами и стеблями.

— Что это с растениями? — спросил Босат. — Согнуты кольцами.

— Наверное, воды мало, — предположил Мукра.

Светила еще не сели за горизонтом, но скрылись в багровых тучах. Ветер приносил изредка смрад тухлых яиц.

— Что за демон подох неподалеку? — говорил Кара-Шахин, зажав нос.

— А может, это Тэйанг свалился с Верхнего мира и воняет где-то в яме? — спросил Босат. — Обычный человек не может так вонять.

— Если это Тэйанг, то он явно переел бобов и лука, — ответил стрелок.

Ветер усилился. Поднял тучи пыли, согнул деревья. В этих местах было теплее, чем на севере, но все равно морозно.

Из оврага вылетел вихрь, понесся по земле, подхватывая ветки и сухую траву.

— Кажется, Тэйанг рассердился на ваши слова и послал сюда ветер, — сказал Мукра и усмехнулся. — Я думал, он способен на большее.

Другой вихрь закружился вдали.

Уже в темноте они подъехали к селению. Перед домами расположилось кладбище. Кара-Шахин принял могилы за дома. Он подошел к небольшим сооружениям с серыми каменными крышами, вытянутыми в длину на полет стрелы. Сооружения от старости вросли в землю.

Лучник сначала постучал, а когда никто не ответил, вошел внутрь, выбив дверь. Лицо окутала паутина.

Зоркие глаза лучника не сразу привыкли к мраку. Он увидел надгробия и мертвецов, сидящих на корточках друг за дружкой. Они превратились в иссохшие мумии. Длинные ряды усопших людей уходили далеко внутрь сооружений. Кара-Шахин посмотрел на мертвецов, похлопал одного по щеке и вышел.

Товарищи ждали на улице. Кара-Шахин сел на гаура по кличке Агат и указал вперед:

— Поехали дальше, это просто могилки.

Поселение давно забросили. В домах обвалились крыши, упали стены, проросли деревья и высунули ветви через разбитые окна. Земля во дворах заросла сорняками, заборы и калитки разрушились. Где-то ухал филин.

— Мрачное место, — заметил Мукра.

— А куда деваться? Давайте найдем уцелевший дом и переночуем, — сказал Босат.

В центре селения, посреди небольшой площади, стояла гигантская лиственница, ствол уродливо изгибался и раздваивался. Иголки белесые, ветви росли в разные стороны.

Сюда сходились четыре дороги. Когда-то здесь был базарчик, по краям площади еще сохранились палатки торговцев.

В черном небе над ветвями лиственницы взошло лунное светило Санжу. На его край медленно наползал темно-синий полумесяц.

— Сегодня лунное затмение, — сказал Мукра. — Малас закрывает Санжу. Конец летней охоте. Давняя примета.

Они поехали дальше. Кара-Шахин заметил слева хорошо сохранившийся двухэтажный дом. Босат выбил дверь, зашел внутрь, осмотрел и сказал, что все в порядке. Путники завели гауров и бизона во двор.

На первом этаже дома были четыре комнаты и лестница на второй этаж. Окна выбиты, на стенах плющ, везде пыль, паутины и сороконожки. Очаг завален камнями, поэтому огонь развели прямо на полу большой комнаты, где хозяева встречали гостей. Ездовых животных завели в соседнюю комнату, расседлали и дали корма.

Пожарили мясо ящерицы и перекусили. Босат подошел к огромному двустворчатому шкафу, покопался на полках и выудил из разбитой посуды пузатую бутыль. Внутри бултыхалась жидкость. Он откупорил бутыль, понюхал и улыбнулся.

— Честное слово, манговое вино. Настоящее, не испорченное.