Книга Юность, страница 22 – Карл Уве Кнаусгорд

Я замычал себе под нос «Sometimes it Snows in April».

— Ты слышал последний альбом Принса? — спросил я. — «Lovesexy»?

Он покачал головой.

— Но если он летом приедет в Норвегию или Швецию, то я схожу. Концерты у него невероятные. Я разговаривал с теми, кто был на его концертах во время турне Sign o’ the Times — они говорят, ничего прекраснее в жизни не видели.

— Я бы тоже сходил, — сказал я. — Вот этот последний тоже хороший. Может, хуже, чем Sign o’ the Times, но… Кстати, когда он только вышел, я о нем рецензию писал в «Фэдреланнсвеннен» и чуть не облажался. — Я посмотрел на Нильса Эрика: — В какой-то английской газете я читал, что Принс неграмотный, и сам едва об этом не написал, еще немного — и всю статью на этом построил бы. Вроде как Принс не умеет читать… Но, к счастью, мне это все показалось странным и я об этом умолчал. Позже я сообразил, что, видимо, это у него с нотной грамотностью проблемы. Точно не знаю. И что мерзко — мы столько запоминаем неверной информации, чего-то такого, что вообще от действительности далеко. Неприятно, когда подобное говорят, а тем более когда пишут и печатают в газете.

— Я думал, в этом и смысл газет, — Нильс Эрик улыбнулся, не сводя глаз с дороги.

— Да уж, — согласился я.

Далеко впереди показалась дорога на Хофьорд — узенькая серая линия, ведущая в черную дыру в горе.

— Я во вторник, кстати, письмо от своей девушки получил, — снова заговорил я.

— Вон оно что, — откликнулся он.

— Ага. Хотя девушка — это как посмотреть. Мы летом встречались. Ее Лине звали…

— Звали? Она что, умерла на этой неделе?

— Для меня да. В том-то и суть. Она меня бросила. Написала, что я такой чудесный и прочее и прочее, но что она никогда меня не любила, а так как я переехал сюда, лучше будет со всем покончить.

— Значит, ты свободен, — сказал Нильс Эрик.

— Именно, — я кивнул. — Именно это я и собирался сказать.

Из туннеля выехала машина — черная и маленькая, как жук-навозник, но ехала быстро и стремительно увеличивалась в размерах.

Когда мы поравнялись, водитель помахал нам рукой, Нильс Эрик поприветствовал его в ответ, сбавил скорость и свернул на последний отрезок дороги, ведущей к деревне.

— Странно, да? — спросил я. — Все знают, кто мы такие, а мы никого не знаем.

— Ага, — сказал он, — в жутковатое местечко мы с тобой попали.

Он повернул рычажок и включил дальний свет, а потом поднял вверх еще один и запустил «дворники». По капоту, лобовому стеклу и крыше застучали капли. Гул мотора рикошетил от горных склонов, обволакивая нас, подобно панцирю, который тотчас же отвалился, стоило нам вынырнуть из туннеля к раскинувшемуся перед нами фьорду.

— А у тебя есть девушка? — спросил я.

— Нет, — сказал он, — я свободен — свободнее некуда. Я уже много лет ни с кем не встречаюсь.

Он что, гей?

О нет, только бы не гей!

Вообще-то он странноватый. И эти румяные щеки…

— Тут особого выбора нет, — сказал он, — но зато и конкуренция невысокая. Так что выходит то на то. — И он рассмеялся.

«Конкуренция невысокая». Что бы это значило? Что других геев здесь не особо много?

Внутри у меня все похолодело, и я уставился на синюю гладь моря.

— Туриль ничего так, — добавил он.

Туриль!

Ложная тревога!

Я снова посмотрел на него. Он, не сводя глаз с дороги, боковым зрением наблюдал за мной.

— Но она же старая! — возразил я.

— Да какая же старая? — не согласился он. — Ей навскидку лет двадцать восемь. Ну, может, тридцать. Да, может, и так. Но, во-первых, это не называется старая! Во-вторых, она сексуальная. Очень сексуальная.

— А я что-то не заметил, — сказал я.

— Карл Уве, мне-то не восемнадцать. Мне двадцать четыре. И для меня двадцативосьмилетняя — это не старая. Или недоступная, — он усмехнулся. — Другое дело, что для меня она недоступна.

Мы медленно ехали по узенькой, словно придавленной горным склоном дороге. Местные ездили здесь с той же скоростью, что и везде, но Нильс Эрик, насколько я понял, был осторожный и предусмотрительный.

— А ты что скажешь? — спросился он. — Присмотрел кого-нибудь?

Я улыбнулся:

— Когда я сюда ехал, то в автобусе одну видел. Она в Финнснесе в гимназии учится, а живет в Хеллевике.

— Вон оно что!

— Ну, там поглядим. А насчет других даже не знаю.

— Вибеке — девчонка сочная, — сказал он.

— В смысле толстая?

— Нет, в смысле… Она симпатичная. Может, чуть полновата, ну и что с того? И Хеге, она… с ней, я думаю, непросто. Но она привлекательная. Верно же?

— Ты всеядный, что ли? — пошутил я.

— Женщины — это женщины. Такой у меня девиз.

Внизу показалась деревня. Он остановился перед моим домом и занес мне в квартиру пакеты, пока я вытаскивал здоровенный ящик с музыкальным центром. Потом Нильс Эрик попрощался и поехал дальше, к себе. Я подключил музыкальный центр, поставил The Associates — их альбом Sulk, совершенно истерический, и развалился на диване. Спустя некоторое время я засел за письма, старался писать коротко, чтобы успеть побольше, потому что сейчас главное было не сами письма, а рассказ, который я вложил в каждый конверт.

На следующий день ко мне на перемене подошел Стуре.

— Можно с тобой поговорить? — Он потер лысину.

— Да, разумеется!

— Хотел тебе просто совет дать, — сказал он, — про третьеклашек и четвероклашек. Я слыхал, ты им вчера всю Вселенную показал…

— Ну да…

— Знаешь, они ведь совсем крохи, поэтому, может, лучше будет в следующий раз с простого начать? Нарисовать план школы, например. А потом — деревни. Понимаешь? Начать со знакомого, а потом переключиться на Норвегию, Европу и мир. И уже после рассказать о Вселенной. Если, конечно, ты еще тут будешь! — И он подмигнул мне, чтобы свойскостью сгладить назидательность. Но это был никакой не совет. Это было замечание. Я посмотрел ему в глаза, и меня захлестнул гнев.

— Хорошо, я подумаю. — Я развернулся и двинулся прочь.

Я был в ярости, но в то же время мне сделалось неловко: я понимал, что он прав. Они малыши и, вероятнее всего, ничего не поняли, а то, что в десятилетнем возрасте интересовало меня, вовсе не обязательно будет интересно и им.

В учительской разговаривать я ни с кем не стал. Молча сев за свой стол, я делал вид, будто читаю, пока не прозвенел звонок и я не направился в класс.

Странно, думал я, остановившись перед столом и дожидаясь учеников, странно, что я чувствую себя своим среди учеников в классе, а не среди учителей в учительской.