Онлайн книга «Жизнь сначала»
|
— За «патрет», — поспешил её успокоить. — Честно заработанные. И вот ещё, надолго хватит. — Сколько он заплатил тебе? — Пятьсот чистыми! — воскликнул я гордо. — Сколько?! — Она побледнела. И вдруг спросила: — Надеюсь, ты не выбросил чек от жакета, не оторвал бирку? — Она стала искать на жакете бирку, нашла, облегчённо улыбнулась. Слава богу! Поехали! — Куда?! — Сдадим пальто, и ты отвезёшь деньги обратно. — Ты с ума сошла! — заорал я. — Я работал, я заработал. Это честно заработанные деньги. — Нет, я знаю, нет! — Что ты знаешь? — Я бросил жакет на тахту и стал вырывать у неё из рук её тужурку. — Никуда мы не поедем. Что ты знаешь? Я просидел двое суток, я честно рисовал. — Нет! — Что «нет»? — Не честно. Если председатель заплатил тебе такие деньги, значит, ты не его портрет написал. Ты рассказывал про него одно, а такие деньги платят за другое. Ты художник, а не бутафор. Не нужна нам такая халтура. Это ложь! Я ещё вчера подумала, когда ты его продукты достал из сумки. Ты погубишь себя. Не хочу! — Что ты понимаешь? — закричал я. — Жить на что-то надо? Где я возьму деньги? — Стипендия есть. — Позорные копейки! — Встанешь на ноги, когда кончишь институт, а пока… — А пока ты будешь кормить меня?! Нет! — Тогда уходи, мне не нужны твои деньги. И эта жратва. Мне не нужен халтурщик! И подарков от тебя не хочу, пока не встанешь на ноги своими лучшими работами. — Но почему ты должна меня кормить?! Я взрослый. — Нет! — вырвалось у неё, она тут же поправилась: — Взрослый, только не встал на ноги. Стипендии вполне хватает. — Она надела свою тужурку. — Идём! — Куда? — Сдавать эту красотищу! Я снова заорал: — Это моё дело — сдавать или нет. Я не своровал жакет, никого не убил, я за-ра-бо-тал! Это мой труд! — Халтура! — Чистоплюйка! — крикнул я зло. — Неужели все вокруг живут только так, как хотят?! — Человек должен делать то, что хочет, что считает главным! — не заметила она моей злобы. — И жить должен так, как хочет. Жизнь слишком коротка, и нельзя, понимаешь, нельзя ни под кого подделываться… Ну надену я раз, два этот прекрасный жакет, и что? Поверь, ты тут же привыкнешь и не жакет будешь видеть, а меня. — Она уже успокоилась и говорит почти нормально, только глаза у неё печальные: — Ну накупишь мне другого барахла, глупо же, ты же полюбил такую, какая есть, в одном и том же костюме каждый день, значит, тебе не нужно, и мне не нужно, правда? А тогда зачем эти лишние деньги? Жрать? И ты, и я любим картошку, макароны с сыром, оладьи, на это много денег не надо. Умоляю тебя, делай только то, что требуется твоей душе, стань художником. Вот мне подарок — твои картины! Тоша нехороша сейчас. Без улыбки, она кажется сильно уставшей, слишком бледной, но я растворяюсь в ней и чувствую себя маленьким и всесильным одновременно. Ощущаю запах её волос, всегда, даже сейчас, зимой, пахнущих солнцем, и свежий запах её кожи. Касаюсь её лица и лепечу: — Больше не буду… это пусть останется… спасибо… люблю. — Оказывается, вслух не произношу ни слова. Во мне, в глубине, плещутся слова, не умеющие озвучиться, я весь наполнен ими, словами благодарности, нежности: я не один в этом мире. И вдруг вижу: уткнув лицо в воротник своей старенькой тужурки, она плачет. Я ещё в неодиночестве и не понимаю, почему она плачет. Хочу спросить, а слов нет. И меня нет, есть лишь она печальная. — Что мне с тобой делать? — говорит она. — Я боюсь. — «Чего» — хочу спросить, она опережает меня: — Я была уверена: после этого… ты начнёшь презирать меня и уйдёшь. Так часто бывает. Первое чувство слепо. Удовлетворённое, оно быстро проходит. Мне присниться не могло, что так всё повернётся. «Как?» — хочу спросить, но покрываюсь липким, противным потом: она принесла мне себя в жертву, чтобы у меня всё поскорее прошло, она не любит меня и никогда не полюбит. Встать и уйти. Кажется, так поступают настоящие мужчины. Не хочу же я оставаться бесплатным приложением к ней, помехой на её пути, может, она ещё полюбит ровесника и построит свою жизнь?! Что же продолжаю сидеть? Хочу перехитрить и себя и её — мол, не понимаю, о чём она?! «Как «так» повернётся? Это она о том, что я-то сейчас люблю её сильнее, чем любил в первые дни знакомства?!» — Я боюсь ответственности за тебя перед Богом, — говорит она тихо и тут же горячо продолжает: — Я не хочу от тебя ничего, только стань художником, вот твоя судьба. Я помогу, только стань художником! Всё-таки встаю, одеваюсь и выхожу из дому. Я не ухожу от неё, нет, от неё уйти никогда не смогу, это я уже знаю, потому что… она не понимает, не знает самого главного: не я без неё, она без меня не может жить, она беспомощный, никем не защищённый ребёнок — ни родителей, ни детей, ни братьев, ни сестёр, я один у неё, и, уйди я от неё, она погибнет! Пусть она не любит меня, я люблю её за двоих. Сыплет мелкий колющий снег. Я иду к Муське. Зачем? Не знаю. Только тогда, когда уже вхожу к ней в дом, понимаю, зачем пришёл: увидеть, какая она — защищённая, стойкая, уверенная в себе и как она любит меня! — Ты?! — круглит глаза Муська. — Я случайно дома. Как чувствовала, не пошла на свидание. Заходи. Ты чего такой? — Какой? Мы стоим на лестничной клетке, около окна, я не хочу заходить в Муськин дом, я не люблю ковров, хрусталей, острых углов гарнитуров. Фонарь далеко, и до этого окна доходит лишь его блёклый отсвет. — Весёлый, — говорит насмешливо Муська. — Выгнала тебя твоя Тошка? С неё станется. Пришёл, чтобы я помогла тебе собрать рассыпанные части? У меня запчастей нет! — Муська показывает мне, как мучается она из-за того, что не с любовью к ней пришёл, а я в её мучение почему-то не верю… Не верю и в то, что она действительно ждёт меня, что любит, и я говорю мягко, как можно мягче: — Прости, что побеспокоил. Да, мне сейчас не того… Но я пришёл сказать, чтобы ты не ждала моих звонков, я никогда не позвоню, никогда больше не приду. — Дурак! — говорит зло Муська. — Мне и не нужно вовсе! Я не звала тебя! — Муська шипит, как сковорода, она бы, наверное, кричала и брызгала слюной, если бы мы были не на лестничной клетке. — Что это она тебе пальто не купит, похож на пацана, — говорит зло, — твоя новая мамочка? Я смотрю в Муськины глупые глаза, и мне становится грустно. — Зачем ты, Муська?! Бедная Муська! — говорю я и глажу её по шерстяному пышному плечу. Но шерсть кофты отталкивает меня — руке становится неприятно. И, пока спускаюсь по лестнице, в ушах всё звенит — «дурак»! Наверное, дурак, но Тоша без меня, дурака, — совсем ребёнок, рядом с Муськой кажется особенно незащищённой. |