Книга Вся королевская рать, страница 67 – Роберт Пенн Уоррен

– Да, похоже, что ему порядком не посчастливилось, если больше нечего есть.

– Он съедает только часть хлеба, – ответил Ученый Прокурор, – но это почти случайно. Он с ним работает. Но часть, очевидно, проглатывается, и поэтому он никогда не хочет есть. Только сладости, – добавил он.

– Господи спаси, как это можно работать с корками, да еще чтобы часть их случайно проглатывалась?

– Не поминай имени Господа всуе, – сказал он. И добавил: – Работа у Джорджа очень тонкая. И художественная. Ты увидишь.

Я увидел. Мы одолели второй марш, свернули в узкий коридор с растрескавшейся стеклянной крышей и вошли в дверь. В углу большой, скудно обставленной комнаты сидел по-портняжьи на куске старого одеяла тот, кого, видимо, звали Джорджем; на полу перед ним были две большие миски и большой, примерно полметра на метр, кусок фанеры.

Когда мы вошли, Джордж поднял голову и сказал:

– У меня кончился хлеб.

– Вот возьми, – сказал Ученый Прокурор и протянул ему бумажный мешок.

Джордж высыпал корки в миску, потом взял одну в рот и стал жевать, тщательно и целеустремленно. Это был среднего роста человек, мускулистый, с бычьей шеей, и, когда он стал жевать, жилы на шее плавно заходили. Он был блондин, почти лысый, с гладким плоским лицом и голубыми глазами. Разжевывая корку, он смотрел прямо перед собой, в одну точку.

– Зачем он это делает? – спросил я.

– Он делает ангела.

– А-а, – сказал я. В это время Джордж наклонился над миской и выпустил изо рта полностью пережеванную массу. Потом он положил в рот новую корку.

– Вот этого он уже кончил, – проговорил Ученый Прокурор, показав на другой угол комнаты, где стоял другой кусок фанеры. Я пошел осмотреть ее. Часть фанеры занимала крылатая фигура ангела в ниспадающих складками одеждах, выполненная в виде барельефа из материала, похожего на замазку. – Сейчас он сохнет, – объяснил Ученый Прокурор. – Когда он высохнет и затвердеет, Джордж его покрасит. Потом покроет шеллаком. Потом будет покрашена доска и написано изречение.

– Очень красиво, – сказал я.

– Он делает и статуи ангелов. Посмотри. – Он подошел и открыл кухонный шкаф, где на одной полке стояли горшки и тарелки, а на другой – шеренга расписных ангелов.

Я стал рассматривать ангелов. Тем временем Ученый Прокурор вынул из шкафа банку супа, буханку хлеба, кусок подтаявшего масла, перенес все это на стол посреди комнаты и зажег горелку двухконфорочной плиты, стоявшей в углу.

– Ты поужинаешь со мной? – спросил он.

– Нет, спасибо, – сказал я и продолжал рассматривать ангелов.

– Иногда Джордж продает их на улицах, – сказал он, выливая суп в кастрюлю, – но с лучшими он не может расстаться.

– Это и есть лучшие, да? – спросил я.

– Да, – ответил Ученый Прокурор. И добавил: – Хорошо сделаны, правда?

Я сказал «да», потому что больше сказать было нечего. Потом, посмотрев на скульптора, спросил:

– А кроме ангелов, он ничего не делает? Собачек там или кукол?

– Он делает ангелов. Из-за того, что с ним случилось.

– А что случилось?

– Жена, – сказал Ученый Прокурор, мешая суп в кастрюле. – Из-за нее он и делает ангелов. Они работали в цирке, знаешь?

– Нет, я не знал.

– Да, воздушными гимнастами – так их называют. У нее был номер – полет ангела. Джордж говорит, что у нее были большие белые крылья.

– Белые крылья, – сказал Джордж, но из-за хлеба у него вышло беые кыя; он помахал большими руками, как крыльями, и улыбнулся. – Она падала с большой высоты, и белые крылья трепетали, как будто она летела, – терпеливо объяснял Ученый Прокурор.

– И однажды веревка лопнула, – подсказал я.

– В аппарате что-то испортилось. Это очень тяжело подействовало на Джорджа.

– Интересно, как это подействовало на нее?

Старик, не оценив моей шутки, продолжал:

– Настолько, что он уже не мог выступать.

– А какой у него был номер?

– Он был человек, которого вешают.

– А-а, – сказал я и посмотрел на Джорджа. Мне стало понятно, почему у него такая шея. – У него тоже испортился аппарат – задушил его или что?

– Нет, – сказал Ученый Прокурор, – просто им овладело отвращение к его работе.

– К работе? – сказал я.

– Да, отвращение, – сказал Ученый Прокурор. – Дело приняло такой оборот, что он не получал никакой радости от своего ремесла. Каждый раз, когда он засыпал, ему снилось, что он падает. И он мочился в постель, как дитя.

– Падает, падает, – сказал Джордж, что прозвучало у него как паает, паает, – и радостно заулыбался, не переставая жевать. – Однажды, когда он поднялся на свою площадку с петлей на шее, он не мог прыгнуть. Он не мог даже пошевелиться. Он опустился на платформу и, плача, припал к доскам. Его сняли и вынесли на руках, – сказал Ученый Прокурор. – Потом он какое-то время был полностью парализован.

– Да, – сказал я, – кажется, ремесло висельника и в самом деле стало ему отвратительно, как ты справедливо заметил.

– Он был полностью парализован, – повторил Ученый Прокурор, снова не оценив моего остроумия. – По причине отнюдь не физической, если, – он помолчал, – если вообще что-нибудь можно объяснить физическими причинами. Ибо физический мир, хотя он существует и отрицать его существование было бы богохульством, никогда не бывает причиной, он – только результат, только симптом, глина под пальцами гончара, а мы… – Он замолчал, припадочный блеск, вспыхнувший было в его глазах, потух, и рука опустилась, не докончив жеста. Он наклонился над плитой и помешал суп. – Болезнь была здесь, – продолжал он, поднося палец ко лбу. – В его душе. Душа – всегда причина… поверь… – Он остановился, покачал головой, испытующе посмотрел на меня и закончил с грустью: – Но ты меня не поймешь.

– Боюсь, что нет, – согласился я.

– Он оправился от паралича, – сказал старик. – Но Джорджа нельзя назвать здоровым. У него боязнь высоты. Он не может смотреть в окно. Когда он идет на улицу продавать свои работы и я свожу его по лестнице, он закрывает глаза руками. Теперь я вывожу его очень редко. Он не хочет сидеть на стуле и спать на кровати. Он всегда должен быть на полу. Он не любит стоять. У него просто подгибаются ноги, и он плачет. Счастье еще, что его всегда тянуло к искусству. Это помогает ему отвлечься. И он много молится. Я научил его молиться. Это помогает. Утром я встаю и молюсь, а он повторяет молитвы за мной. И ночью, когда он просыпается от страшных снов и не может уснуть.

– Он еще мочится в постели? – спросил я.

– Иногда, – серьезно ответил Ученый Прокурор.

Я оглянулся на Джорджа. Он беззвучно плакал, слезы бежали по его гладким плоским щекам, но челюсти не прекращали работы над коркой.