Книга Покровские ворота (сборник), страница 96 – Леонид Зорин

Сестра . Слишком густая. Не видно солнца.

Брат . Это и приятно, сестренка. Мои глаза не выносят света.

Сестра . Стало быть, «слишком» – не так уж худо, если оно на пользу тебе?

Брат . Колючка! Разве я виноват, что у меня неладно со зрением?

Сестра . Только ли с ним? Послушай, Фрицци, тебе не мешало б сменить врача. Доктор Лош тебя плохо лечит.

Брат . Лисбет, другой не будет лучше. Доктор Лош, доктор Шульц, доктор Вайгель. Какая разница – все едино. Я скверно вижу и скверно сплю. Сердце мое то резво скачет, то камнем вдруг уходит на дно. А голова всегда трещит, как будто стянута узким обручем. И все это – в тридцать один год!

Сестра . Твоя голова меня пугает.

Брат . И все-таки я на нее не в обиде. Надеюсь, она мне еще послужит.

Сестра . Фрицци!

Брат . Довольно о хворях…

Сестра . Он – здесь.

Брат . Кто еще?

Сестра . Седой господин.

Брат . Твой чужестранец?

Сестра . Потише, Фрицци. Возможно, он знает наш язык.

Седой господин, высокий, плечистый, с большими руками и мягкой улыбкой, почтительно наклоняет голову.

Чужестранец . Вы оба правы. Я – чужестранец. Готов согласиться, что ваш чужестранец и с тем, что язык Гёте мне близок. Простите, высокочтимая дама, если мой взгляд был более пристальным, чем допускает хороший тон. Поверьте, в нем не было ничего, кроме естественной симпатии к вам и к избранному вами супругу.

Сестра . Поверьте и вы, что я вам верю.

Брат . Я – также, хоть я отнюдь не супруг.

Чужестранец . Тем больше я вам завидую, сударь. Все радости у вас впереди.

Брат . Досадно, что я должен развеять столь доброе и умиленное чувство, но мы решительно не подходим для роли трогательных молодоженов. Мы – брат и сестра.

Чужестранец . Еще умилительней. Брат и сестра! Когда они вместе, их детство точно еще продолжается, неважно, что оба – взрослые люди. Как будто их утро осталось с ними. Родители, нянюшки, гувернеры, и день без конца, и молитва на ночь.

Брат . Боюсь, я вас снова разочарую, но наше детство – мое и сестры – не было таким идиллическим. И мы не склонны к излишней чувствительности.

Чужестранец . Ах, сударь, вы на себя наговариваете. Вот ваша прелестная сестра действительно делает впечатление покоя, твердости, рассудительности.

Брат . Вон как! Она уже стала прелестной?

Чужестранец . Не стала, сударь, – была всегда.

Брат . Странно. Это – французский стиль, но на француза вы не похожи.

Чужестранец . Не так уж это и странно. Я – русский. И разве только одни французы умеют оценить красоту?

Сестра . Благодарю вас, вы очень добры.

Брат . Так русский… Я должен был сразу понять. Ваш северный аккуратный выговор… Лисбет, ты обещала утром, что водрузишь на меня венок, который я давно заслужил своей ученостью и радением. Не соберешь ли цветов для него?

Сестра . Я поняла вас, любезный брат.

Брат . Тем лучше.

Сестра . Слушаю и повинуюсь. Прощайте, господин чужестранец. (Уходит.)

Чужестранец . Могу повторить, она прелестна. И вообще – все было прелестно.

Брат . Что именно?

Чужестранец . Вся эта пастораль в старинном духе – чистая девушка спешит нарвать на лесной полянке цветочков для веночка – буколика! Истинно – Розляйн на лужочке.

Брат . Сударь, ваша улыбка поспешна. Я не охотник до пасторалей. Равно как до этих стишков Гёте, который, как мне ясно, для вас есть выражение вечно немецкого. Я просто счел нужным отправить сестру подальше от ваших глаз и речей. Мужчины, когда говорят меж собой, могут невзначай и забыться.

Чужестранец . Вы очень привязаны к сестре. Я вам сочувствую.

Брат . Только не это! Чем я вызываю сочувствие?

Чужестранец . Ей еще предстоит полюбить.

Брат . Она говорила – и не раз, – что намерена посвятить мне жизнь.

Чужестранец . Не раз. Она в себе не уверена. Такое говорится лишь раз.

Брат . Вы надеетесь, я усомнюсь в ее преданности?

Чужестранец . Ничуть не надеюсь. Я уже знаю – мы не умеем жить без химер. И все же, однажды она полюбит. Упорного крепкого молодца. Упрямо идущего к своей цели. Цель эта будет достаточно бюргерской – богатство, почет, положение в обществе, – и он, безусловно, ее добьется. Сестра ваша станет послушной женой, впоследствии и любящей матерью. Однако ж и вас она не забудет, будет вас почитать и гордиться. Я, разумеется, убежден, что вы дадите к тому основания.

Брат . Весьма занятно. Кто вы такой?

Чужестранец . Вы правы, пора нам друг другу представиться.

Брат . Сударь, зачем нам обмен именами? Стоит ли отягчать свою голову? И без того ей приходится трудно. К тому же любое знакомство – неволя. Мы можем беседовать много свободней, не зная друг друга.

Чужестранец . Согласен с вами. Вы сами спросили, кто я такой.

Брат . Меня занимает род вашей деятельности.

Чужестранец . Я литератор.

Брат . Так я и думал. Что же вы пишете? Статьи?

Чужестранец . Редко. От них одни неприятности.

Брат . Значит, придумываете истории?

Чужестранец . Бывает и так. Но чаще всего – я их подглядываю и подслушиваю. А вы? Кто же вы?

Брат . Да, в самом деле?

Чужестранец . Во всяком случае – не служите в банке.

Брат . Не в банке – и все-таки я служу. Похоже, что вас это удивляет. Русские, насколько я знаю, не любят служить. Они путешествуют, живут в поместьях, а самые деятельные придумывают на досуге истории.

Чужестранец . Есть и еще один род безделья – быть чиновником. Но, вопреки всему, мое отечество существует. Так вы не расположены к русским?

Брат . Наоборот, они мне нравятся. Должен сознаться, когда ребенком я узнал, что вы проиграли войну, я плакал. Долго и безутешно. Я не любил тогда французов.

Чужестранец . Зато, став взрослым, вы ликовали, когда побили их под Седаном…

Брат . Только вначале. В самом начале. Победители повели себя дурно. Стали упиваться собой. Открыли немецкий университет в Страсбурге – для чего, как вы думаете? Им мало было своей удачи на поле боя, им еще нужно повергнуть французскую культуру. Свинство. Я мог бы понять поединок идеализма с галльской чувственностью, однако немецкий идеализм, требующий вещественных знаков своей победы, внушает стыд. Идеализм, бряцающий шпорами и преисполненный чванства казармы. Впрочем, любой идеализм дурно кончает. Тут – неизбежность.