Книга Птичий город за облаками, страница 25 – Энтони Дорр

– Она не утонет?

Гимерий смотрит с обидой. Анна забирается внутрь, Гимерий толкает лодчонку и ловко переваливается через борт. Вставляет весла в уключины, выжидает мгновение. С весел кап-кап-капает вода, над головой проносится баклан. Мальчик и девочка оба следят глазами, как он возникает из тумана и вновь пропадает.

Гимерий начинает грести, Анна вцепляется в банку. Из тумана возникает стоящая на якоре каракка – грязная, обросшая ракушками, огромная. Борт немыслимо высокий, под кормой плещет черная вода, якорный канат опутан водорослями. Раньше Анна думала, корабли – величественные и стремительные, но сейчас, так близко, у нее мурашки бегут от страха.

Каждое мгновение она ждет, что их остановят, но никто их не останавливает. Они достигают волнолома; Гимерий кладет весла на борт и устанавливает на корме две удочки без наживки.

– Если спросят, мы ловим рыбу, – шепчет он и в доказательство встряхивает удочку.

Лодчонка раскачивается, воздух пахнет моллюсками, за волноломом разбиваются о камни морские валы. Анна еще никогда не бывала так далеко от дома.

Время от времени Гимерий наклоняется и широкогорлым кувшином вычерпывает со дна воду. Высокие башни Дворцовой гавани давно скрылись в тумане, слышен лишь далекий плеск прибоя да стук весел. Сердце у Анны сжимается от страха и восторга.

Отыскав проход в волноломе, мальчик подбородком указывает на зыбкую тьму впереди:

– В отлив тут бывает сильное течение, которое вынесло бы нас в открытое море.

Он еще некоторое время гребет, затем поднимает весла и протягивает Анне мешок с веревкой. Туман такой густой, что она в первый миг не видит стену. Потом наконец различает кирпичи – самые, наверное, древние и ветхие в мире.

Лодчонка прыгает на волнах, и откуда-то из города, как будто с дальнего края мира, доносится удар колокола. Из катакомб Анниного сознания выползают страхи: слепые призраки, их демонический игумен на троне из костей, губы у него темны от детской крови.

– Видишь водосточные отверстия у самого верха? – шепчет Гимерий.

Она видит лишь кирпичную громаду, обросшую ракушками над водой, а выше – в пятнах мха и потеков. Сверху стена уходит в туман, а кажется, что в бесконечность.

– Доберешься до такого отверстия и сможешь в него пролезть.

– А потом?

В темноте его глазищи как будто светятся.

– Наполнишь мешок и спустишь мне.

Гимерий держит лодку так близко к стене, как только может. Анна смотрит вверх и дрожит.

– Веревка надежная, – говорит Гимерий, как будто Анна сомневается в веревке.

Одинокая летучая мышь выписывает над лодкой восьмерку и улетает. Если бы не Анна, на Марию не напала бы слепота. Мария была бы у вдовы Феодоры лучшей вышивальщицей; Бог бы к ней благоволил. Все беды из-за Анны, с ее непоседливостью и неспособностью учиться. Она смотрит на темную стеклянистую воду и воображает, как волны смыкаются над ее головой. Разве она этого не заслужила?

Анна забрасывает мешок с веревкой за спину и мысленно пишет буквы. А это άλφα это альфа, В это βήτα это бета. Άστεα – города, νόον – обычай, έγνω – узнал. Она встает. Лодчонка опасно раскачивается. Гребя сперва одним веслом, потом другим, Гимерий удерживает корму у основания стены, лодка скребет о кирпичи, когда опускается, и вздрагивает, поднимаясь на волне. Анна правой рукой хватается за пучок водорослей, растущий из трещины, находит левой зацепку и повисает на стене. Лодка уходит у нее из-под ног.

Анна цепляется за кирпичи, Гимерий отводит лодку от стены. Под ногами только черная вода, святая Коралия весть какая глубокая, святая Коралия весть какая холодная и кишащая святая Коралия весть какими чудовищами. Путь один – вверх.

Каменщики и время оставили там и сям выступающие торцы кирпичей, так что лезть нетрудно, и, несмотря на страх, ритм подъема успокаивает Анну. Ухватиться одной рукой, другой, найти опору для правой ноги, для левой. Скоро Гимерий и вода исчезают в тумане, и Анна карабкается, как будто по лестнице в облака. Если не бояться совсем, утратишь внимание, если бояться слишком сильно, тебя парализует. Ухватиться, подтянуться, толкнуться, ухватиться.

С веревкой и мешком на шее Анна взбирается по слоям ветхого кирпича, от первого императора до последнего, и вскоре видит отверстия, про которые говорил Гимерий: ряд водостоков, украшенных львиными головами, каждая размером с саму Анну. Она подтягивается и залезает в открытую пасть, потом, упираясь коленками, проползает по жидкой грязи.

Мокрая, перепачканная, Анна слезает в то, что века назад могло быть трапезной. Где-то в темноте скребутся крысы.

Замереть. Прислушаться. Стропила сгнили, почти вся крыша провалилась, и в лунном свете, сочащемся сквозь туман, Анна видит посередине помещения стол длиной со всю Калафатову мастерскую. Он завален обломками, среди которых вырос целый сад папоротников. На одной стене шпалера, загубленная дождями; когда Анна приподнимает нижний край, незримые существа убегают глубже в темноту. На той же стене она нащупывает ржавую металлическую скобу, вероятно для факела. Может ли эта вещь что-нибудь стоить? Гимерий говорил про забытые сокровища, и Анне представился дворец Алкиноя. Однако тут вряд ли есть что-нибудь ценное, все испорчено временем и непогодой. Это царство крыс, а игумен, который за всем тут надзирал, умер лет триста назад.

Справа от Анны зияет отвесный провал, однако, приглядевшись, она видит, что это лестница. Идет осторожно, держась за стенку; ступени поворачивают, лестница раздваивается, потом раздваивается еще раз. Анна на пробу заглядывает в третий коридор – там в обе стороны тянутся ряды монашеских келий. Вот кучка чего-то – возможно, костей. Шорох сухих листьев. Трещина в полу, готовая поглотить Анну.

Она поворачивается, делает шаг, и в призрачном лунном полумраке время внезапно путается. Как долго она здесь? Уснула ли Мария или в страхе ждет, когда Анна вернется из нужника? По-прежнему ли Гимерий под стеной и хватит ли длины его веревки? А может, его утлую лодчонку уже поглотило море?

На Анну наваливается усталость. Она рискнула всем и не получила ничего; скоро прокричит петух, зазвонят к утрене, вдова Феодора проснется, возьмет четки, встанет коленями на холодный камень.

Анна кое-как ощупью добирается до лестницы и поднимается к деревянной дверце. За дверцей круглая комнатка. В пролом крыши проникает лунный свет. Пахнет грязью, мхом и временем. И чем-то еще.

Пергаментом.

Там, где потолок сохранился, он гладкий, нерасписанный и ничем не украшенный, как будто Анна забралась в черепную коробку огромного дырчатого черепа. По стенам круглой комнаты, едва различимые в туманном свете, стоят шкафы без дверок от пола до потолка. В некоторых – обломки и мох. В других – книги.

У Анны перехватывает дыхание. Вот кипа гниющей бумаги, вот рассыпающийся свиток, вот стопка вымоченных дождем кодексов в кожаных переплетах. В памяти всплывают слова Лициния: «Однако книги, как и люди, умирают».