Книга Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1, страница 44 – Николай Дубровин

– Я теперь поеду в Мечетную, – говорил он Оболяеву и Закладнову, – и оттуда назад скоро буду, ожидайте.

Между тем Филиппов, оставшись один и размышляя по дороге о всем происшедшем в городке, струсил. Опасаясь попасть в соучастники Пугачева и в число лиц, подговаривавших казаков к побегу, Филиппов по приезде в Мечетную тотчас же отправился к смотрителю Федоту Фаддееву и сотскому Протопопову и рассказал им все то, что от Пугачева слышал. Узнав, что Пугачева нет в Мечетной и что он вместе с Косовым поехал в Малыковку, Фаддеев отправил туда сотского Протопопова с несколькими человеками, которые арестовали Пугачева и представили к Малыковским управительским делам ^[245]. Пугачев признался, что он беглый донской казак Зимовейской станицы, что действительно «смейчись и пьяный» советовал казакам бежать на Лабу, но безо всякого дальнего намерения, что, возвратившись с Лика, он сам приехал в Малыковку, чтоб явиться для определения к жительству на реке Иргизе в Симбирскую провинциальную канцелярию, но не мог и того сделать потому, что был арестован. Канцелярия дворцовых управительских дел не поверила этим словам, освидетельствовала Пугачева, заметила на теле его знаки как бы от кнута и потому, признав его подозрительным, 19 декабря 1772 года отправила в Симбирскую провинциальную канцелярию ^[246]. По дороге Пугачев пытался было подговорить своих конвойных отпустить его, сказав ложно, что у старца Филарета оставлены его деньги, которые он обещал конвойным, но попытка эта не удалась, и он, скованный, был привезен в Симбирск ^[247]. Отсюда Пугачева отправили в Казань, и 4 января 1773 года он был принят в Казанской губернской канцелярии. Губернатор, генерал-поручик фон Брандт, приказал содержать его под крепким караулом, «освидетельствовать и допросить, чем он был наказан, кнутом или плетьми, и о причине его побега в Польшу».

Пугачева допросили; он показал то же, что и в Малыковке, прибавив, что ни кнутом, ни плетьми сечен не был, а сек его полковник Денисов за то, что упустил лошадь. Показание это было признано удовлетворительным, и Пугачев вместе с другими арестантами помещен под губернской канцелярией в «черных тюрьмах». Здесь он не оставался праздным, и, зная о тесном соединении раскольников, их готовности поддержать своего единоверца, Пугачев стал выдавать себя за раскольника и говорил всем, что не знает за собой вины, а страждет за «крест и бороду». Этого было достаточно, чтобы приходившие в тюрьму для подаяния раскольники приняли в нем участие, причем от одного из них, Ивана Седухина, он узнал случайно, что старец Филарет, у которого он жил на Иргизе, приехал в Казань, чтобы заказать написать две раскольничьи иконы ^[248].

Вспомнив, что еще на Иргизе Филарет советовал ему поселиться в окрестностях Казани, обещая попросить раскольника купца Щолокова оказать ему покровительство, Пугачев просил Седухина передать от него письмо Филарету. В этом письме он просил старца похлопотать об его освобождении. Не имея знакомых среди административных лиц, Филарет решился обратиться с просьбой к Щолокову, но как тот в то время уехал в Москву по своим торговым делам, а Филарету необходимо было ехать на Иргиз, то последний оставил Щолокову письмо, в котором писал, что в Казанской губернской канцелярии содержится донской казак Емельян Иванов, который страждет, по поклепному делу, за крест и бороду. Филарет просил, чтобы Щолоков Бога ради постарался об его освобождении и попросил о том присутствующих и секретаря.

Уезжая из Казани, Филарет не дал никакого ответа Пугачеву, и прошло несколько томительных недель, прежде чем заключенный мог узнать, что делается в его пользу. Однажды, сидя у окна, Пугачев увидел проходившего мимо тюрьмы купца, а вслед за тем послышались радостные восклицания товарищей.

– А вот Василий Федорович Щолоков идет, – говорили арестанты, – никак он приехал из Москвы.

Щолоков был человек очень добрый, часто приходил сам в острог подавать милостыню или присылал мальчика с калачами для раздачи их арестантам. И действительно, на другой день после приезда его из Москвы мальчик раздавал уже калачи заключенным.

– Чей ты мальчик, – спросил, как бы не зная, Пугачев, – и от кого ходишь с калачами?

– Я хожу со двора Василия Федоровича Щолокова.

– Пожалуй, мальчик, скажи, чтобы Василий Федорович, Бога ради, пришел ко мне; скажи ему, что я донской казак и имею до него нуждицу.

Спустя несколько дней Щолоков зашел в «черную».

– Кто здесь донской казак Емельян Иванов? – спросил он.

– Я, – отвечал Пугачев. – Не ваша ли милость Василий Федорович Щолоков?

Щолоков отвечал утвердительно.

– Отец Филарет, – говорил Пугачев, – приказал вашей милости кланяться и просить, чтоб обо мне, бедном, постарались, попросили губернатора и кого надобно.

– Давно ли ты отца Филарета видел?

– Меня взяли от отца Филарета еще в Филипповки.

– А по какому делу ты сюда прислан?

– Но поклепному делу, за крест и бороду.

– Добро, миленький, я схожу к губернатору и секретарю и их попрошу.

– Бога ради, – упрашивал Пугачев, – постарайся о свободе моей и посули ты губернатору хотя сотню или больше рублей, также и секретарю, у которого мое дело.

– Хорошо, хорошо, попрошу, – отвечал Щолоков.

– Так обещайте же подарить кого надобно; у меня деньги, слава богу, есть, – говорил ложно Пугачев, – и они лежат у отца Филарета, и, как скоро вы к нему напишете, он тотчас вам их пришлет.

Подарив Пугачеву рубль, Щолоков чрез несколько дней отправился к секретарю, титулярному советнику Абрамову, в руках которого было дело о Пугачеве.

– С Иргиза старец Филарет, – говорил Щолоков, – пишет мне, что здесь содержится колодник Емелька в притеснении и чтоб я постарался об его освобождении. Если его дело не велико и не противно законам, то сделайте милость, вдаль его не притесняйте, за что старец вам служить будет.

– Мне ничего не надо, – отвечал Абрамов, – а когда дело рассмотрено будет, тогда резолюция последует.