Книга Рокси, страница 16 – Нил Шустерман, Джаррод Шустерман

АЙЗЕК

Айзек не хочет совать нос в дела сестры — у него и своих забот сейчас выше крыши. Но он не может проигнорировать то, что с ней происходит. Да это у него и не получилось бы. Даже когда родители пытаются говорить с ней тихо и сдержанно, из этого ничего не выходит, потому что Айви всегда переходит на крик. Она негодует, что они лезут в ее личную жизнь, и при этом сама доводит подробности своей личной жизни до всех, кто находится в пределах слышимости, когда она ругается с родителями.

Вот почему, выходя из дому во второй половине следующего дня, Айзек уже знает, где побывала Айви и куда она идет.

Ему необязательно ехать вслед за ней. Он направляется к Шелби и может просто свернуть налево, а не направо. Но он едет направо и догоняет сестру, когда та подходит к углу улицы. Пешком. Она всегда передвигается либо пешком, либо на автобусе. Никогда не пользуется своим велосипедом, потому что это напоминает ей, что у нее только два колеса вместо четырех.

Айзек опускает стекло.

— Подвезти?

— Не надо, сама дойду.

Он знал, что она так ответит. А еще он знает, что она направляется в аптеку «Уолгринс» — купить лекарство по рецепту, выписанному доктором Торресом. Родители настояли, чтобы она сделала это не откладывая.

Айзек едет медленно, подстраиваясь под шаг сестры. Машина, едущая сзади, гудит, затем обгоняет.

— Слушай, до «Уолгринса» же мили две, не меньше, — уговаривает он. — Чем скорее ты управишься, тем скорее можно будет выбросить все это из головы.

Наконец Айви скрепя сердце уступает.

— Ладно. — Она садится в машину и с силой хлопает дверцей. — Это тебя предки послали за мной, верно? Небось думают, что я не пойду в аптеку и не куплю лекарство.

— Может, и думают, но нет, они меня не посылали. Я просто слышал ваш разговор и к тому же сам собирался уходить.

— Заколотить бы тебе уши гвоздями! А то слух у тебя чересчур острый.

— Ой, больно!

— И чего ты все время останавливаешься перед каждым чертовым знаком «стоп»? Тебе что, делать нечего?!

Айзек понимает — она вовсе не злится на него, просто выпускает пар. В голове сестры сейчас работает собственный зловредный код. Айзек не станет на нее обижаться. Вместо этого он одаривает ее самой лучезарной из своих братских улыбок.

— Может, я не хочу лишиться прав? — говорит он, понимая, что это уколет ее достаточно чувствительно, чтобы она прекратила нападки.

— Удар ниже пояса, — бурчит Айви.

— Согласен.

Некоторое время они едут в молчании. Затем Айви спрашивает:

— Как твоя нога?

— Лучше, — отвечает он коротко, не желая вдаваться в подробности. — Как твое эго?

— Травмировано, — отрезает она. — Доктору Торресу надо бы повесить в своей приемной табличку с названием «Пучина безнадеги». Малышня носится как оглашенная, родители не могут контролировать своих отпрысков… У меня было чувство, будто я сижу за детским столом у кузена Логана.

У их двоюродного брата Логана (он всего на три года младше, но в их памяти навечно остался восьмилеткой) проблемы с контролированием своих импульсов. Однажды в День благодарения, не в силах ждать, он запустил руку внутрь индейки, желая полакомиться начинкой. Беднягу отвезли в больницу с ожогами третьей степени.

— Доктор Торрес хорошо тебя знает, — указывает Айзек. — Может, он и спец по детям, но лучше он, чем какой-нибудь случайный психофармаколог.

— Сказать, что меня бесит больше всего? Что ты знаешь такие мудреные слова.

Айзек опять улыбается:

— Могу еще круче: зловреднобуйнопомешанноколог!

Айви ожидаемо стонет.

— Ладно, — произносит она, — если мамочка с папочкой от меня отцепятся, то, может, оно того и стоит.

— Вообще-то ты это делаешь не ради них.

Айви вперяет в брата негодующий взгляд:

— Ах какие мы праведные, только послушайте! Знаешь, братец, если не прекратишь сейчас же, выброшусь из машины на полном ходу, а присяжным скажу, что это ты меня выпихнул.

— Прекращаю, — отзывается Айзек и больше к этой теме не возвращается. Айви и так знает все, что он может ей сказать. К тому же она направляется в аптеку за лекарством, так что нечего капать ей на мозги.

Они выворачивают на большую торговую улицу, до «Уолгринса» остается всего пара кварталов. Айви вздыхает:

— Как же это противно — сидеть на таблетках просто ради того, чтобы нормально функционировать! Не знаю… из-за этого я чувствую себя… меньше, чем.

— Меньше, чем что?

— Да все что угодно. И кто угодно.

Айзек пожимает плечами.

— У каждого на газоне где-нибудь обязательно валяется какашка. Эта — твоя.

Айви разворачивается к нему — сейчас мне достанется, думает он. Но вместо этого сестра говорит:

— Это самое умное из всего, что ты когда-либо сказал.

Они заезжают на стоянку при «Уолгринсе», и Айви выходит из машины.

— Пообещай, что когда я получу обратно свои права, ты без звука будешь ездить со мной, и тогда уж я над тобой вволю поизмываюсь!

— Обещаю.

Айви просит не ждать ее, домой она пойдет пешком.

— Вообще-то, я даже хочу пешком. Мне нужно побыть наедине с собой.

Айзек знает, что она искренна. Айви, может, и неплохо вешает лапшу на уши родителям, но брату не врет никогда. Или, во всяком случае, намеренно делает это так, что сразу ясно: она врет.

Ему хочется сказать сестре, что он понимает, как это трудно. Ему хочется сказать, что он гордится ею. Но он знает: это унизит ее еще больше. Поэтому он говорит лишь: «Захвати там для меня апельсиновые Тик Таки», — потому что тогда Айви со спокойной душой может сказать ему «спасибо».

АЙВИ

У Айви никогда не выживало ни одно растение. Она начинала читать сотню книг, а до конца дочитывала единицы. Как-то раз она забыла, чем занимается, и только через некоторое время вспомнила, что принимает душ. С самого детства всей семье приходилось считаться с ее дефицитом внимания, но пульт от телевизора, забытый в холодильнике, — это смешно только в первый раз. По мере взросления росли и проблемы Айви. Как она может планировать свое будущее, если с трудом наводит порядок в настоящем, да и то чтобы потом вдруг сообразить, что день, который по ее расчетам должен был наступить завтра, на самом деле уже наступил, и, следовательно, она опоздала на сутки с кормлением золотой рыбки, ныне покойной.