Онлайн книга «Мой босс-тиран, или Няня на полставки»
Ночью Голованов провожал свою «всегдашнюю» и вечную подругу до дома и под развесистым кустом пьянящей сирени впервые поцеловал. Тогда Мира думала, что это конец жизни, света, обморок и любовь навеки вечные. …......... С Вадиком они встречались еще пару лет, пока не узнала Мира о его долгах, кредитах и других женщинах. Чувств плохих она к нему не питала, но вещи собрала быстро, в два счета. Впрочем обещала, что другом она ему останется навеки, но дружить будет издалека и осторожно. К чести Голованова, истерик он не устраивал, кары небесной на ее бедную голову не обещал и вообще вел себя вполне прилично. Поклялся звонить и писать и пропал на четыре года. Как у Пташкиной всплыл в голове номер бывшего, и как он до сих пор не сменил сим-карту — оставалось загадкой и тайной мироздания. С его-то побегами от кредиторов так вообще немыслимо. Впрочем, Голованов объяснил это просто — симку он не выбрасывал, просто не на все звонки отвечал. И вот теперь он говорит, что исправился, что жизнь наладилась и он расплатился с долгами... что в его жизни нет никаких других женщин, а есть только она, Мира, и сердце его переполнено любовью и вообще... Пташкина прижалась к тавтологически холодному холодильнику. Ну не называть же его горячим, в самом деле! Стоять было немножко больно, и Вадик поддержал ее, а поддержав не удержался. Приблизился так, что дышать стало тяжело. Мазнул губами по Мириным губам и выдохнул ей в лицо «Мирраа...» — Пусти! — Пташкина вдруг поняла, что не готова к такой горячей встрече. Ну не теплится у нее в душе чувств к другу, чтоб его! — Не пущу! Не пущу! Моя ты. Только моя! — дыхание Вадика становилось все прерывистее, взгляд все туманее и он крепче и крепче прижимал Миру к стене, покрывая шею поцелуями. — Помнишь, как тогда... в первый раз... под сиренью, а? Мира, конечно, помнила...но почему-то вместо лица Вадима в этих воспоминаниях всплывало лицо шефа. А это все...давно это было. Да и кто сказал, что она простила его как мужчину, за измены? Другом был — другом и остался. И то как сказать... — Пусти, говорю! Я тебя разве за этим звала?! Дурак! Но Голованов будто слышать ее перестал. Смял до боли руки, прижал к холодному металлу, а Пташкина даже убежать не могла со своей-то ногой. И тут ей отчего-то вдруг стало страшно, отчаянно страшно. Никогда она не видела Вадима таким...таким...не таким в общем, как раньше. Изменился... и сильно. Наколка на руке откуда-то взялась и взгляд этот полубезумный застыл на ее часто вздымающейся груди. Можно подумать от возбуждения, но нет же — от страха. — Ты всегда была моей, ну ты чего, Птичка? Сладкая какая... ммм... Залез под легкий халатик, то, в чем в больничку уезжала и в чем приехала обратно. — Пусти придурок! — закричала Мира и попыталась пнуть его больной ногой, на здоровой стоять осталась. Но только взвыла от пульсирующий боли. Вдруг Голованов как-то резко от нее отлепился, послышался удар, тонкий взвизг, мат и такой знакомый голос. — Тебе же сказали, пусти, придурок! * * * — Он раньше такой не был... не такой бы-ы-ы-л... - размазывая слезы по лицу бормотала Пташкина, пока шеф успокаивающе гладил ее по головке. — Ну-ну, не плачь, не стоит он того... Голованов, все это время сопящий в углу, обиженно зыркнул в их сторону, но под властным шефским «цыц», тут же сделал вид, что внимательно рассматривает собственные ногти. Между прочим, не самые чистые. — Да и не сделал он ничего такого, он меня можно сказать спас, — чуть успокоившись пробормотала Мира, — Зря вы его так отходили. И в больницу не поведешь его, придется вас в полицию сдавать. А вдруг посадят?! Нет, не годится! — Ну знаете! — возмутился Лев, вскакивая с дивана, — Я её тут, видите ли, спасаю, а она... Мира вдруг по-бабьи так, чисто по-бабьи всплеснула руками и запричитала. Тоже совершенно по-бабьи. — Нет-нет, вы не так меня поняли! Просто Вадим мой бывший и он в общем-то не такой уж и плохой человек и... — Все я понял как надо. Бывший так бывший. А там кто знает, может и будущий. Ладно уж, пойду я. И пошел ведь. На выходе правда обернулся и грозно спросил: — А может все-таки его того? — Лев провел тыльной стороной ладони по шее и кивнул на Вадима, вид у которого сейчас был до того жалок, что даже у Аверьянова на миг дрогнуло сердце. Но только на миг. Пташкина даже испугалась немного, но виду не подала, только неуверенно покачала головой, прошептав: — Нет, не надо. Он больше так не будет, правда Вадик? Вадик усиленно закивал, словно болванчик и столько надежды было в его взгляде, столько страданий и сожалений... — Да ну вас! — махнул рукой шеф, но все же подошел к вмиг сжавшемуся в комок Голованову и глядя в глаза твердо произнес: — Еще раз...хоть пальцем...я тебе оторву все, что отрывается и на лоб приклею. Уяснил?! Вадик испуганно кивнул и отполз подальше, а Пташкина кулачки сжала и за спиной Аверьянова показывала какой Вадик идиот. Когда Лев обувался, она только-только сообразила спросить: — Так вы зачем заходили-то? Лев покачал головой, демонстративно закатив глаза, и направился к выходу, что-то недовольно бормоча себе под нос. — Ну так что? Вы меня уволить приходили, да? Или это из-за кольца? Сказала и голос вдруг осип совсем. Аверьянов как-то странно на нее покосился и вновь покачал головой. — Мне не очень хочется поднимать эту тему, — как можно тише ответил он, так, чтобы Вадик ничего не слышал. Вопрос вроде бы решен, или?.. — Что значит или? Я бы не была так категорична! — Ну...вас никто не обвинял, думаю неразумно с вашей стороны, Мирослава Сергеевна поднимать это вопрос вновь. Пташкина даже запыхтела, наливаясь багровым румянцем. — В смысле неразумно поднимать? Вы что, вы всерьез думаете, что это я взяла это кольцо, да? Так значит вы ей поверили?! Аверьянов отвел взгляд, рукой взялся за дверную ручку, желая поскорее уйти. Но от разъярённой Мирославы еще никто просто так не уходил. — Ну-ка, ну-ка... это значит вы пришли за моими признания-я-ями... - зло протянула она, наступая на шефа, — И что же вы хотели от меня услышать, дорогой шеф, а? — Что-что... да ничего я не хотел от тебя услышать. Эх...дура ты, Пташкина! — вздохнул Лев и вдруг прижал Миру к стене. Ее сегодня все прижимали — то к стене, то к дверце холодильника. Хотя надо сказать шеф прижал так, что дыхание сперло от перехватившего вдруг сердце волнения. Аверьянов склонился над ней, заведя её тонкие запястья над головой и прошептал, глядя в глаза: |