Онлайн книга «Никто не видел Мандей»
|
– Да, наверное, – пробормотала я. Мое дыхание превращалось в пар. – С тобой все в порядке, Горошинка? Ты в последнее время ужасно тихая. – Все хорошо, пап. Я просто… задумалась. – Вот как? А я вот думаю, откуда у тебя эта шишка и кого мне прибить? Я коснулась круглой красной припухлости на лбу пальцем, затянутым в перчатку. – Я же говорила, пап, что врезалась в стену в спортзале. Даже не больно. – Хм-м… Твоя мать тоже не купилась на эту историю. Мы стараемся оставить тебя в покое и предоставить самой справляться со своими делами. Ты большая девочка, но мне уже давно хочется заехать в твою школу и посмотреть, кто из этих днищ обижает мою дочь. Я молча уселась в машину, надеясь, что папа просто оставит эту тему. У меня не было сил притворяться, будто я не чувствую себя полудохлой рыбой, плавающей в своем пузыре. Папа запрыгнул на водительское сиденье и включил двигатель, давая ему прогреться. Из вентиляционной решетки подуло холодным воздухом, и я плотнее завернулась в шарф. – Выкладывай, Горошинка, – продолжил папа. – Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной о чем угодно, обо всем, что тебя беспокоит. – Ничего такого, папа, – ответила я. – Разочарования – часть жизни, верно? Он поднял четко очерченную бровь. – А-а-а… так ты это слышала, да? Похоже, надо установить в нашем доме звукоизоляцию. – Похоже, надо. – Что ж, это не значит, что ты не можешь поговорить со мной. Раньше ты рассказывала мне обо всем. Я колебалась, не зная, с чего начать, но в конце концов сдалась. – Ты решишь, что я веду себя как ребенок. – Я фыркнула, глядя в заиндевевшее окно. Папа вздохнул, тронул машину с места и включил радио. Он поехал домой длинной дорогой, через северо-запад Вашингтона, мимо монументов, Национальной аллеи, обрамленной зданиями Смитсоновского музея, мимо Капитолия и Белого дома. Он прожил здесь всю свою жизнь, но свет, отражающийся от этих величественных мраморных зданий, все еще гипнотизировал его. По сравнению с этим морем света наша часть города казалась ужасно темной, как будто день в один миг превратился в ночь. Папа барабанил пальцами по рулевому колесу. – Слушай, я когда-нибудь рассказывал тебе о том дне, когда ты родилась? Я вздохнула. – Ты про то, как мама рожала девятнадцать часов и едва не сломала тебе руку, а твои барабанные перепонки чуть не лопнули от крика, пока ты наконец не уговорил ее позволить врачам сделать ей кесарево? Он хмыкнул. – Наверное, ты много раз слышала это, да? А как насчет того времени, когда твоя мать была беременна? Об этом я рассказывал? Я нахмурилась. – Мной или… другими детьми? Папа поморщился и стиснул руль. – Тобой. Только тобой. Я мягко коснулась его плеча. – Нет, пап, никогда не рассказывал. Он кивнул и сделал глубокий вдох. – Так вот, ты отчаянно хотела вылезти из ее живота. Пиналась от рассвета до заката. Я видел, как твои крошечные ножки пытаются пробиться сквозь ее кожу. – Он усмехнулся. – Ты устала выпекаться и готова была выйти в мир. Была готова к этому большому приключению. Я сказал: «Джанет, может быть, ты родишь первую девочку-нападающую для нашей футбольной команды». Мы оба засмеялись, но его улыбка быстро угасла. Он глубоко вздохнул. – Но это едва не убило ее – то, как она пыталась удержать тебя в себе. Утренняя тошнота длилась все эти месяцы. Головная боль, рвота, судороги… она практически все время лежала, и ложные схватки были почти каждый день. Дважды она попадала в больницу с… кровотечением. Выглядела она просто ужасно. Клаустрофобия может начаться очень рано, еще в утробе матери. Тебе хотелось выбраться. Отчаянно. И когда ты запросилась наружу на несколько недель раньше, никто не был уверен, что ты переживешь это… и было большим облегчением, когда ты наконец-то оказалась вне ее тела. Мне резко стало плохо, когда я представила, как больно было маме. А мне не хотелось, чтобы ей было больно. – Почему ты никогда раньше мне это не рассказывал? – Мама мне не велела, – признался он. – Я навредила ей? Поэтому она больше не может иметь детей? Из-за меня? – Вот видишь, именно поэтому мама не хотела тебе говорить. Она знала, что ты начнешь винить себя. Ты хорошо умеешь все брать на себя. Но нет, Горошинка, это не из-за тебя. Ты не виновата. Просто ее тело не могло справиться с кем-то настолько целеустремленным. Твоя мать ни на секунду не жалела о твоем рождении. А когда тебя достали из нее, ты просто сияла. Куда бы мы тебя ни брали, ты освещала собой все вокруг. Люди не могли на тебя насмотреться, ты зажигала в них жизнь. Как будто ты пришла в этот мир с особенной целью, с миссией – делать так, чтобы другим становилось лучше. И хотя твоей подруги с тобой больше нет, мне кажется неправильным переставать из-за этого жить. Ты была создана для того, чтобы озарять мир, а не сидеть дома. Не могу подобрать слова, чтобы сказать это правильно, но именно этого я хочу для тебя, Горошинка. Я сглотнула и переплела пальцы. – А что, если я провалила свою… миссию? Что, если я не такая особенная, какой ты меня считаешь? Папа протянул руку и сжал мою ладонь. – Что ж, я рядом, чтобы подхватить тебя, когда ты можешь упасть. Именно для этого и нужны отцы. Слезы навернулись мне на глаза. – Спасибо, пап. Он торжествующе улыбнулся. – Вот так! Может, остановимся и купим еды? – По-моему, мама должна что-то готовить… Папа ухмыльнулся. – Да, но я хочу жареного риса. Так что давай завернем за ним. Только не говори своей матери. – Хочешь, чтобы я соврала? – я засмеялась. – Не-ет, ни за что. Просто пусть это останется нашей маленькой тайной. Папа свернул на парковку у кафе мистера Чанга. Когда я вылезла из машины, холодный ветер ударил мне в лицо, едва не приморозив мои веки к глазным яблокам. Я помчалась к кафе, чтобы поскорее оказаться в тепле, и врезалась прямо в нее. – Эйприл! – ахнула я. Она сделала шаг назад, чтобы сохранить равновесие и не упасть. – Черт, Клодия! Смотри, куда… Дверь распахнулась снова, и папа вошел в кафе следом за мной. – Эйприл, – с улыбкой произнес он. Она запрокинула голову, чтобы взглянуть на него; лицо ее застыло. – Здравствуйте, мистер Коулман, – хрипло произнесла Эйприл и сместилась назад, пытаясь спрятать что-то за спиной. |