Книга Демонология Сангомара. Удав и гадюка, страница 14 – Д. Дж. Штольц

— Где вы жили в Ноэле?

— Подле Лорнейских Врат, — Юлиан повторил в точности то, что говорил ему ранее Вицеллий. — У Харинфа.

— Харинфа? — сильно удивился пожилой вампир. — Из Байвы? Харинфа Повелителя Бурь?

— Да.

— Откуда Вицеллий знает Харинфа? Харинф отбыл из Элегиара в Байву до приезда Вицеллия из Аль’Маринна — они никогда не встречались.

— Через Пацеля, именно ему Харинф завещал имение.

— Кто такой Пацель?

— Верховный маг Детхая.

— Я помню всех прихвостней, что вились вокруг Харинфа, и среди них никогда не было никаких магов и колдунов с именем Пацель.

— Я не знаю… Мне не приходилось видеть его, он умер, но оставил в наследство своему товарищу Пацелю особняк у Лорнейских Врат, где я и вырос.

Юлиан понимал, что больше Вицеллий ему ничего не рассказывал, поэтому продолжать разговор не мог. Мысленно он взмолился всем богам, чтобы Илла не был слишком настойчив в расспросах.

— Харинф всю молодость и старость провел на посту Архимага сначала в Элегиаре, потом в Байве в академии. И ни с Детхаем, ни с выходцами из него дел не имел, — сказал Илла. — Но тогда понятно, почему мы не нашли Вицеллия, если он прятался в родном особняке Харинфа. Мы там и не искали.

— Неужели мой отец вам ничего не рассказал?

— Нет. Его охватило дикое безумие, и Вицеллий на все попытки заговорить с ним лишь блеял, рычал, мычал и неистово хохотал. Раз уж твой отец не сказал ни одного адекватного слова, случайно или намеренно, — с губ Иллы сорвался холодный намек. Похоже, он считал, что Вицеллий мог осознанно прикидываться больным. — То дать все ответы мне должен ты. Что побудило вас приехать в Элегиар?

— Я же говорил, — устало сказал Юлиан. — Прибыл посланец с письмом от Нактидия…

— Нактидий не мог прислать такого письма! — голос Консула стал жестким. — Он на грани нищеты и еле сводит концы с концами, утопая в долгах за покупку должности помощника казначея.

В камере повисла недолгая тишина, и Илла продолжил расспрос, в куда более резкой форме.

— Вицеллий встречался с кем-нибудь в Элегиаре? До Нактидия.

— Нет.

— Он вел с кем-нибудь из Элегиара переписку, когда находился в Ноэле?

— Не знаю.

— Он или его гонцы посещали земли Элейгии после Гнилого дня?

— Не знаю. Скорее всего нет.

— Где же он приобретал ингредиенты для ядов? На постоялом дворе нашли ваши сумы со следами очень опасных и дорогих ядов. Он и тебя обучил искусству веномансии?

— Да. Но я не знаю, где отец заказывал компоненты, — Юлиан боялся, что Консул легко выяснит, откуда являлся в Аль’Маринн посланный Вицеллием гонец.

— Не знаешь или не хочешь говорить? — голос Иллы стал много вкрадчивее. — Тебя повесят, но если расскажешь все честно — я позабочусь, чтобы тебя не пытали. Знаешь ли, у нас в подвалах очень опытные и изощренные истязатели. Они сделают так, чтобы каждый день казался тебе бесконечно долгим, и ты взмолился о виселице, как о спасении. А повешение, как ты должен понимать, я могу перенести на любой срок, достаточный, чтобы получить от тебя правду.

Юлиан остался безмолвен, и с его губ не сорвалось ни слова. Ему просто нечего было сказать. А умом он понимал, что пустые мольбы к хорошему не приведут. Похоже, что Илла расценил это на свой лад и нарочито ласково пригрозил.

— Тебе сломают все конечности, одну за другой, медленно, намотав на железное колесо. Перед этим ты будешь оскоплен, — последовала короткая пауза, но Илла не услышал того, чего хотел — признаний. Тогда он продолжил. — Тебе понравится, когда брюхо твое набьют хлебом, заткнут рот кляпом, отчего еда будет постоянно выходить и возвращаться назад, разрывая все тело мучительной агонией?

В голосе Консула звучали острая сталь и неумолимая смерть, и побледневший под мешком Юлиан уже буквально ощутил, как ему в глотку засовывают силой пищу.

— Я клянусь — я ничего не знаю! Отец ни слова не замолвил ни о том, что случилось тридцать лет назад, ни о том, кто такой Нактидий, и кто вы.

— Ты врешь.

— Нет! Я ничего не знаю!

— С месяц назад тоже самое, как заклинание, повторял один из организаторов отравления Его Величества. Этого человека с малых лет учили терпеть боль, молчать. Он не имел одной руки, детородных органов и глаза, был удивительно бесстрашен к любым мукам и пыткам и участвовал более чем в двух десятках покушений на богатых господ. С кровью и насмешкой на губах он покрывал пособников и нагло врал, сидя в тех же кандалах, что и ты.

Казалось, что Консул повеселел, в воздухе зазвучало довольное подобие насмешки.

— Уже спустя неделю он, харкая собственным дерьмом, пытался дотянуться губами до моих туфель, а пред ним лежал подписанный список с именами всех соучастников. В рыданиях он молил о том, чтобы я подарил ему скорую смерть. А я никогда не отличался милосердием. Как и не любил вранья. Хочешь узнать, что случается, когда вызывают мое недовольство? Хочешь в подвалы, где до сих пор пытают того наглеца, что посмел попытаться меня обмануть?

Юлиан остервенело замотал головой. Он не хотел. Он боялся, хотя и пытался не выдать липкого страха, спутавшего тело.

— Послушайте, я вижу, что даже если попытаюсь вас обмануть выдуманной историей, чтобы ввести в заблуждение — это не выйдет…

— Не выйдет, — перебил жестким эхо Илла. — Правду! Скажи ее. Не испытывай мое терпение. Я дарую тебе последний шанс закончить свою никчемную жизнь почти без боли.

— Но мне нечего вам рассказать!

Старые колени поднимающегося с кресла Иллы хрустнули зловеще громко, и Юлиан живо представил, как с более сухим треском скоро сломают и его конечности, только по-настоящему. А вот сухожилия порвутся очень мягонько и неторопливо. Переплетаясь с шуршанием тяжелого облачения по полу неспешно застучала к выходу трость.

— Мой отец был холоден и сдержан в общении со мной! — Юлиан с трудом подавил дрожь в голосе. — Я пытался узнать у него, спрашивал и хитростью, и лестью, но он был непоколебим и всегда лишь усмехался, говоря, что «на длинном языке хорошо вешаться». А матушка, Филиссия, которая была тогда в Элегиаре, слишком рано умерла и не успела ничего поведать, — Юлиану было противно от самого себя, от своего жалкого состояния и сиплого голоса, но граф не мог остановить рвущийся поток слов, надеясь хоть как-то убедить Консула. — Я знал лишь о том, что мы едем забирать старый вклад в восемьсот сеттов. Это слишком огромная сумма, чтобы ее проигнорировать. А отец утверждал, что Нактидий Гор’Наад — его старый друг и верный товарищ, и нам ничего не угрожает. Но он, похоже, действительно в край помешался, потому что в последние дни вел себя очень странно… Я вам клянусь, честью и достоинством, всем этим, потому что больше у меня ничего нет при себе, что я несведущ насчет планов отца! Я — жертва его безумия, а не пособник!