Книга Черный гондольер, страница 97 – Фриц Лейбер

Камин перестал дымить. Запах горелых дров сменился новым, уличным – запахом сырой земли и камней.

Вдруг Макс дернулся; его кресло громко скрипнуло, царапнув по полу. Мои напряженные мышцы свело судорогой. Лицо Макса мертвенно побледнело. Он пытался что-то сказать, но из глотки вырывался лишь сдавленный хрип. Наконец он овладел своим голосом.

– Условный сигнал! Сигнал к оживлению! Я забыл, что поменял его. Думал, что он по-прежнему…

Он выхватил из кармана карандаш и постучал по подлокотнику: три – один.

– А должно было быть… – Он снова постучал: три – два.

Не могу описать, что я почувствовал, когда он постучал во второй раз.

Наверное, дело в тишине. Я отчаянно желал, чтобы ее нарушил хоть какой-нибудь звук – шум дождя, скрип балки, глухой гул автобуса.

Но раздались пять коротких ударов – неровных, но исполненных смысла, силы и ритма, присущих только Максу, и никому больше, – уникальных, как отпечатки пальцев, неповторимых, как его подпись.

Пять коротких ударов – обреченные вмиг раствориться в стенах, как вы могли бы подумать. Но говорят, что ни один звук, даже самый слабый, не умирает. Он слабеет, рассеиваясь, и все меньше колеблет молекулы, но до скончания дней ходит к краю Вселенной и обратно.

Я вообразил, как этот звук с трудом проникает сквозь стены, размашисто вырывается на ночную улицу, черным жуком летит сквозь мокрую листву, взмывает к всклокоченным, наполненным влагой облакам, затем ныряет вниз, с любопытством огибая ржавый фонарь, летит к ведомой ему цели вдоль темной улицы, перемахивает через деревья, через стену и пикирует к мокрой, холодной земле и камням.

Я подумал о Фиринге, еще не разложившемся в своей могиле.

Мы с Максом переглянулись.

Сверху раздался пронзительный, душераздирающий вопль.

Нас словно охватил столбняк. Затем по лестнице застучали шаги. Мы вскочили в тот момент, когда распахнулась входная дверь.

Мы не сказали друг другу ни слова. Оказавшись в коридоре, я схватил свой фонарик.

Когда мы вышли на улицу, Вельды не было видно. Но мы легко догадались, куда она направилась.

Мы побежали, и наконец я заметил Вельду впереди нас, в одном квартале.

Я держу неплохую физическую форму. Вскоре я оторвался от Макса, но к Вельде не приблизился. Я отчетливо видел ее в свете уличных фонарей. Серый халат колыхался позади Вельды, делая ее похожей на летучую мышь.

Я повторял про себя: «Она не могла слышать нашего разговора и условного стука».

Или могла?

Добравшись до кладбища, я посветил фонариком в темный туннель из листьев и никого не увидел, но заметил, что вдалеке, у стены, колыхнулись ветви.

Я побежал туда. Стена была невысокой. Положив на нее руку, я понял, что наверху – битое стекло. Постелив свое пальто, я подтянулся.

Фонарик выхватил зацепившийся за осколок стекла клочок серого шелка.

Меня нагнал запыхавшийся Макс. Я помог ему взобраться, и мы спрыгнули вниз. Трава была скользкой. Я водил фонариком по мокрым бледным камням, вспоминая, где похоронили Фиринга, но так и не нашел могилы.

Мы начали поиски. Макс кричал:

– Вельда! Вельда!

Вдруг мне показалось, что я вспомнил, куда надо бежать. Макс отстал. Он не переставал звать жену.

Вдалеке раздался глухой удар. Я не понял, откуда он пришел, и принялся неуверенно озираться.

Я заметил, как Макс развернулся и побежал, скрывшись за надгробием.

Я поспешил за ним, но, должно быть, свернул не туда и упустил его из виду.

Я бесцельно бегал туда-сюда между могильными плитами и памятниками, светил фонариком вблизи себя и чуть дальше, но видел лишь бледные надгробия, сумрачные деревья, мокрую траву и гравийные дорожки.

Я услышал жуткий захлебывающийся крик – это был Макс.

Помчался со всех ног, споткнулся и растянулся вниз лицом.

Раздался еще один крик – его испустила Вельда, – который долго не прекращался.

Я побежал по следующей дорожке.

Мне казалось, что я так и буду бегать, слыша этот крик, который не затихал даже на вдохах.

Но за ближайшей группой деревьев я увидел их.

Я дважды провел фонариком вверх-вниз и выронил его.

Там были трое.

Знаю, что полицейские придумали весьма логичное объяснение увиденному мной, и не сомневаюсь, что они правы – если, конечно, правдиво все, что нам известно о человеческом разуме, теле и смерти. Разумеется, некоторые сомневаются в этом и выдвигают другие теории. Вроде Макса с его опытами.

Полиция не смогла установить одного: разрыла ли могилу Вельда, которая затем в одиночку открыла гроб (рядом нашли ржавую отвертку), или же гробница была взломана ранее – сектантами либо хулиганами, следовавшими примеру сектантов. Судя по всему, могила и гроб были вскрыты изнутри, но даже это полиции удалось обосновать.

Вельда ничего им не расскажет. Ее разум теперь где-то далеко.

В полиции не сомневались, что Вельда могла задушить Макса. В конце концов, понадобилось трое крепких мужчин, чтобы вывести ее с кладбища. А из моих показаний следовало, что Вельда всем сердцем ненавидела своего мужа.

Странное расположение останков Фиринга тоже списали на Вельду.

Как я уже сказал, полицейские наверняка правы. Вот только условные сигналы не укладываются в их версию. А я не могу убедительно объяснить, почему удары карандашом, эти дьявольские «три – два», настолько важны.

Я могу лишь рассказать о том, что увидел в дрожащем луче фонарика.

Мраморная плита, стоявшая над местом захоронения Фиринга, упала. Гробница была открыта.

Вельда прижималась к надгробному камню. Ее серый халат был изорван и насквозь промок. Из раны на бедре текла кровь. Светлые волосы растрепались, лицо перекосилось. Вельда таращилась на гробницу Фиринга и кричала.

Перед ней, в мокрой траве, растянулся навзничь Макс со свернутой головой.

А сверху на нем лежало, вцепившись в горло полусгнившими пальцами, черное скукоженное тело в саване – все, что осталось от Фиринга.

Так и быть, я расскажу вам, что побудило меня разорвать помолвку с Лавинией Саймс, хоть я и не из тех, кто во всеуслышание обсуждает подробности своей личной жизни. Как по мне, в наше время и без того хватает ненужных подробностей: они льются на нас из радио, сыплются со страниц газет, украдкой пробираются в наши головы через прочие лазейки, не столь очевидные.

Все уместится в одном-единственном слове: ужас. Но вряд ли вы поймете меня правильно. Вы наверняка скажете, что я перегибаю палку и виной тому мои расшатанные нервы, которые в сорок шестом – я как раз бросил кабинетную службу в Управлении стратегических служб – были совсем ни к черту. А я скажу, что мне совершенно непонятно, как можно не тронуться рассудком, когда на твоих глазах весь мир, словно под гипнозом, бодро шагает прямиком в пасть апокалиптического зверя.