Книга Пай-девочка, страница 30 – Мария Королева

— Проехали. Так как ты целуешься? — Она подошла ближе. — Покажи мне.

— Неужели ты хочешь, чтобы я…

— Чтобы ты поцеловала меня, дурочка, — сказала Юка и приблизила свое лицо почти вплотную к ЛИЧУ моему.

От Юки пряно пахло незнакомыми мне духами. Наверное, очень дорогими. Потому что, во-первых, другими она не стала бы пользоваться, Юка любила, чтобы всё у неё было первоклассным.

А во-вторых, только дорогие духи могут иметь такой тонкий аромат.

— Ты уверена? — спросила я.

Мне было неловко, я почувствовала, как под нелепой, с точки зрения Юки кофтой из ангоры вспотела спина. Я не чувствовала ровно ничего схожего с эротическим возбуждением. Юка была стопроцентной женщиной без, как мне всегда казалось, каких-либо лесбийских наклонностей. И это был бы не поцелуй в чистом виде, а просто эксперимент, тренировка. Юка ведь претендовала в моей жизни на роль тренера — она терпеливо учила меня одеваться, краситься и правильно и правильно ходить, под её строгим руководством я в один прекрасный день должна была лишиться девственности (о Боже, кажется, под её влиянием я начала стесняться своей невинности, а ведь раньше считала, что это плюс). Так что поцелуй — очередной шаг к превращению меня в роковую красавицу.

Я приблизила к ней своё лицо, зачем-то набрала в рот побольше воздуха — точно стартующий с вышки пловец. И впилась в её губы.

Юка терпела мой поцелуй минуты две. Я изо всех сил старалась не ударить в грязь лицом. Хотя практики у меня было маловато. Я могла по пальцам пересчитать, сколько раз в жизни приходилось мне целоваться. Два раза в пионерском лагере и несколько раз с моим так называемым бойфрендом. Причем детские поцелуйчики в пионерлагере та же Юка вообще вряд ли 6рала в расчет! Хотя в то время самой мне казалось, что я веду себя как роковая обольстительница. Был у меня один постоянный кавалер — прыщеватый тощий Колька из старшего отряда.

Каждый вечер Колька свистел под окном обшей девчоночьей спальни. И я, подкрасив перламутровой помадой губы, выбиралась на улицу. А потом, вернувшись, рассказывала взволнованным, слегка завидующим мне девчонкам: «Мы целовались языками, представляете? Кажется, это называется французский поцелуй!»

— Какой кошмар, — сказала Юка, когда я наконец оторвалась от её губ.

Я так и знала, что она нечто подобное скажет.

— Что, все так плохо?

— Хуже некуда. Целуешься как дрова рубишь.

— А как надо?

— Нежно, — усмехнулась она, страстно.

— Я и пыталась страстно, — обиделась я.

— Ладно, иди сюда. Так и быть, покажу тебе класс. Ты просто расслабь губы, все остальное я сделаю сама.

Я подалась вперед и закрыла глаза.

И тогда Юка впервые меня поцеловала. Она едва касалась моих губ, я даже не могла бы сказать наверняка, что это было — прикосновение или просто танцующее на моих губах дыхание. В любом случае было приятно. Щекотный холодок, резвый, как мячик для пинг-понга, пробежал снизу вверх по моей спине.

Я и не заметила, как мои руки сами собой оказались на её талии. Талия у Юки была потрясающая, тонкая-тонкая.

Её скользкий и юркий, как пригревшаяся на солнышке ящерица, язык раздвинул мои расслабленные губы.

Поцелуй длился не больше двух минут. Но мне показалось, что я успела состариться — настолько волнующим было остановившееся вдруг мгновение.

— Поняла? — насмешливо спросила Юка, оторвавшись от меня.

Мои руки всё ещё покоились на её потрясающей талии, и она почему — то не торопилась их стряхнуть.

— Поняла. Но я так не смогу.

— Сможешь, — усмехнулась она. — В этом деле главное — практика.

— Когда мы были маленькими, мы тренировались целоваться на помидорах, — вдруг вспомнила я. — Берешь мягкий спелый томат, откусываешь кусочек. И языком начинаешь выгребать себе в рот мякоть… А потом три дня не отходишь от унитаза.

— Оно и видно, что ты целовалась только с помидорами, — жестоко сказала она. — А с бананами трахаться не пробовала?

— Юка!

— И правильно. Бананы слишком мягкие. Для этой цели больше подойдут огурцы. Только не забудь очистить их от шкурки, а то она бывает колючей.

— Юка, что за гадость ты говоришь!

— Гадость. — Она удивленно похлопала выкрашенными в синий цвет ресницами. Лю6ая женщина, кроме Юки, смотрелась бы с синими ресницами вульгарной. — Не нравится? Что ж, если не хочешь стать фруктовой любовницей, то слушайся меня. И тогда будешь целоваться с мужчинами!

— Ты же видишь, как у меня получается с мужчинами знакомиться. Опять подцеплю какого-нибудь педика.

— На этот раз тебе не придется ни с кем знакомиться. Я сама приведу тебе мужчину.

— Ты?

— Да, — кивнула Юка. — И будешь с ним целоваться, пока не освоишь мастерство!

Вообще-то я была уверена, что Юка просто шутит.

Но через несколько дней она возникла на пороге моей квартиры — в строгом костюме, деловитая. За её спиной нерешительно переминался какой-то прыщеватые урод в линялых джинсах.

— Петя не прячься, — строго сказала Юка, и тощий Петя несмело улыбаясь, сделал шаг вперед.

— Меня зовут Петр, — сказал он неожиданно зычным басом.

— Настя, — я протянула руку.

Рука урода была липкой и холодной. После рукопожатия я незаметно вытерла ладонь о край домашнего халата.

— Настя, ты не предложишь нам чаю.

— Да-да, конечно, — засуетилась я.

Пока я гремела чайником и проводила поспешное обследование холодильника на предмет наличия в оном хоть какого-нибудь продукта, они сидели молча. Это показалось мне подозрительным. Обычно Юка болтала, не затыкаясь.

Наконец я подала им тарелку с криво нарезанной, слегка обветренной колбаской и уселась к столу.

— Петя — мой друг, — сказала Юка. — Я давно хотела вас друг другу представить.

«Это ещё зачем»? — возмущенно подумала я, а вслух сказала:

— Да, мне тоже очень приятно познакомиться.

А Юка продолжала вести себя странно.

— Петя — музыкант, — сказала она.

— На чем вы играете? — вежливо поинтересовалась я. — У меня своя группа, — гордо сказал урод. — Я пою. Вообще-то я всегда был ударником, но в последнее время решил заняться вокалом.

— И где же ваша группа выступает?

Петя смутился.

А Юка прикрикнула на меня.

— Настя, чего ты к человеку привязалась?

Из всего этого я сделала вывод, что Петя пока не выступает нигде. Что ж, и это неудивительно, потому что появление на сцене данного типа может грубо нарушить чьи-нибудь представления об этике.