Онлайн книга «Обещания богов»
|
Симон мог сослаться на врачебную тайну, но это означало риск оказаться в подвалах дома 8 по Принц-Альбрехтштрассе. Уж лучше избежать такого переезда. — В словах, — уклончиво ответил он. — Она описывала мне свои тревоги, а я давал ей советы. — И что это были за тревоги? Симон достал очередную «Муратти». Прикурил, чтобы выиграть несколько секунд на размышление. — Она страдала приступами беспокойства, — обронил он, нервно постукивая по краю пепельницы. — Какого рода беспокойство? В конце концов, там, где она сейчас, бояться ей нечего… — Нацистский режим внушал ей страх. — Странная мысль. — Вы тоже так полагаете? Я в лепешку разбивался, повторяя ей это. Замечание вырвалось само собой. Крупное тело, затянутое в черную ткань, внезапно напряглось, словно под мундиром застопорился какой-то механизм. — Упоминала ли она отношения с мужем? — Конечно. — И что она об этом рассказывала? Перед глазами Симона вновь вспыхнула картинка. В соседней комнате Маргарет слушает граммофонную пластинку со своей любимой песней «Heute Nacht oder nie» [30], кружась босая по паркету. — Его поведение мучило ее. У него не хватало времени на жену. Всегда на армейских учениях… — Выражайтесь точнее. Что у нее была за болезнь? — Ее чувство покинутости выражалось в потере аппетита, лихорадочной дрожи, потере сознания, приступах страха… Гестаповец погрузил свой странный взгляд в глаза Симона. Как ни удивительно, асимметрия век придавала ему особое, почти романтическое своеобразие. Нечто завуалированное, подспудное, наводящее на мысль об одноглазом пирате. — Говорила ли она с вами о каком-нибудь любовнике? Симон вздрогнул: возможно, ловушка. Он представления не имел, насколько продвинулось расследование. И даже не знал, когда именно была убита Маргарет. — Ни разу, — ответил он. И добавил безапелляционным тоном: — Это было не в ее духе. Нацистский офицер коротко кивнул в ответ. Невозможно было догадаться, что он при этом думал. Этот парень мог потерять мать сегодня утром, и взгляд его оставался бы таким же непроницаемым над челюстью-наковальней. — Знаете ли вы, как она проводила свои дни? — Нет. Спросите лучше у мужа. Бивен наклонился вперед и оперся о стол, вызвав скрип и кожи, и дерева. Никогда еще лакированная столешница не казалась Симону такой маленькой. — Но она же должна была рассказывать вам о своих повседневных делах? Симон раздавил сигарету и встал открыть окно. Выветрить запах табака. А еще лучше — вместе с царившим в комнате напряжением. — Мне не хотелось бы чернить ушедшего человека, — произнес он якобы в затруднении, — но Маргарет вела праздную и пустую жизнь супруги состоятельного человека. — То есть? Симон вернулся к столу и сел: — Парикмахер, походы по магазинам, косметические процедуры… Она также часто встречалась с подругами и пила с ними чай. — Мне говорили о клубе… — Верно, она была членом «Вильгельм-клуба». Нечто вроде литературного салона или, скорее, светского. Его члены собирались каждый день после полудня в отеле «Адлон». Бивен снова откинулся в кресле. — Во время ваших последних встреч фрау Поль не показалась вам нервной или испуганной? — Я уже сказал вам, что это и было предметом наших сеансов. — Не стройте из себя дурака. Не показалось ли вам, что она боится какой-то конкретной опасности? Получала ли она угрозы? — Насколько мне известно, нет, но… Этот односторонний допрос начал действовать Симону на нервы. Обычно вопросы задавал он. — Не могли бы вы уточнить обстоятельства ее кончины? Если бы я знал, что именно случилось, то смог бы полнее вам ответить… — В мои обязанности не входит снабжать вас какой бы то ни было информацией. Гауптштурмфюрер обхватил сцепленными пальцами колени. У него были широкие костлявые ладони со множеством старых порезов. Руки крестьянина, но еще и штурмовика, который бил морды и стекла, ломал руки и все, до чего могли дотянуться его кулаки, прежде чем получил это зловещее повышение — поступил в гестапо. Симон также заметил, что мужчина говорит без акцента. Яблоко от яблони недалеко падает. Да, он родом из деревни, но где-то в окрестностях Берлина. А сам Симон потратил годы, чтобы избавиться от своего дурацкого баварского говора. — Если я правильно понял, — снова заговорил посетитель, — жертва регулярно посещала вас на протяжении почти двух лет. Она рассказывала вам о личных проблемах, о своих тревогах, сомнениях и уж не знаю о чем еще. Если кто-то в Берлине и знает всю ее подноготную, то именно вы. — Повторяю еще раз: Маргарет страдала от неприспособленности к жизни в нашем обществе… это постоянно ее угнетало. Я никогда не слышал от нее об угрозах или о каком-то человеке, которого она считала бы опасным. — Подумайте хорошенько. Симон выудил новую «Муратти» и прикурил ее, задрав нос, что должно было обозначать усиленное копание в памяти. По другую сторону тонкой перегородки находились полки с дисками, где были записаны все их сеансы с Маргарет начиная с мая 1937 года. — Мне правда очень жаль. Ничего не приходит в голову. Бо́льшая часть «проблем» фрау Поль едва дотягивала до статуса неврозов, а перепады душевного состояния не выходили за рамки экзистенциальных мучений заброшенной жены. Ее единственным врагом была скука — и оружием в борьбе с ней служили непрестанные покупки, крепкие коктейли, поглощаемые с четырех часов дня, а еще любовники, в том числе и он сам, которым удавалось более-менее ее развлечь. Симон вернулся к первой мысли — вернее, ко второй. Раз уж она развлекалась напропалую, отправляясь в берлинские трущобы и якшаясь со всяким сбродом, то, возможно, в конце концов нарвалась на неприятности. — А она никогда не говорила с вами о мраморном человеке? — Простите? — О мраморном человеке. — Что вы имеете в виду? Статую? Франц Бивен устало выдохнул. Впервые он позволил себе человеческую реакцию. Его лицо сразу переменилось, став менее жестким, более… живым. — Это единственная имеющаяся у нас наводка. Несколько раз она говорила с мужем о мраморном человеке. Кажется, она его опасалась… — И больше она ничего не сказала? |