Книга F20, страница 34 – Анна Козлова

Меня вытолкнуло наружу. Обессилевшая, я лежала и смотрела на светлеющее небо. В руке у меня остался лоскуток ткани от детской рубашки с вышитым медвежонком.

Мне было трудно оценить, как долго я нахожусь на кладбище, спала ли я или бодрствовала. Сколько времени, я тоже не знала, потому что моя сумка, в которой был мобильник, куда-то потерялась. Я понимала, что это психоз, я понимала, что не могла говорить с мертвым ребенком, я понимала, что ткань, которую я сжимаю в руке, просто где-то валялась и я зачем-то подняла ее. Другое дело, что это понимание принадлежало какой-то очень слабой и слабеющей с каждой секундой части меня. Рядом послышались шаги. Я подняла голову – рядом с могилой на дорожке стоял Сергей. Он смотрел на меня.

– Я хочу тебе помочь, – сказал он и протянул мне руки.

Я схватилась за них, и Сергей поднял меня с земли. Мы стояли, держась за руки, и смотрели друг на друга.

– Спасибо тебе, – произнес Сергей.

Потом он поцеловал меня и ушел. Я кое-как отряхнула землю и пошла по дорожке кладбища. Дорожка поворачивала, и я заметила в траве свою сумку. Это было уже что-то.

Кладбище я покинула через какую-то новую дырку и очутилась на шоссе. Довольно быстро поймала машину и попросила отвезти меня домой. Адрес я помнила, и это показалось мне очень обнадеживающим. С водителем тоже повезло. Он не задавал вопросов, никак не комментировал мой внешний вид, и его спина, на которую я посматривала с заднего сиденья, как бы говорила мне, что он видел и не такое, но вникать в эту херню сил у него уже нет.

– Не против, если я радио включу? – вдруг спросил он.

– Нет, – сказала я.

По радио сначала шла песня про любовь, потом какие-то люди стали обсуждать политическую ситуацию в стране. Женщина, чей голос был как-то подозрительно похож на голос Судьи, говорила:

– Видите ли, тоталитарные режимы всегда очень настороженно относились к сумасшедшим. Собственно, они положили начало тому, что мы называем карательной психиатрией.

– Позвольте, – возразил мужчина, и я поняла, что его голос мне тоже знаком, – но тоталитарные режимы, в сущности, и есть апофеоз безумия.

– Несомненно, – согласилась Судья, – идейная платформа, на которой они наспех строятся, вполне ненормальна, поэтому всегда на первое место выдвигается понятие некой новой нормы.

– Новой нормы? – переспросил мужчина.

– Да, – сказала Судья, – и проблема в том, что эту норму встраивают во все сферы жизни, даже в такие, где нормы быть не может в принципе. Например, в сексуальные фантазии.

– Почему же в сексуальных фантазиях нет нормы? – вступила в дискуссию еще одна женщина, я с ужасом узнала голос добра и человечности. – Если человек мечтает о насилии над собой или другим, об убийстве – это ненормально.

– Вы знаете человека, который страстно фантазирует о том, чтобы после официального заключения брака совершить со своей второй половиной половой акт в миссионерской позиции, как предписывается традиционным обществом? – спросил мужчина.

– Я – нет, – ответила Судья.

– Намекаете, что все вокруг извращенцы? – спросила женщина.

– Я просто иллюстрирую, что человек не может контролировать то, что его возбуждает, и не может оценивать это состояние с моральной точки зрения, – пояснила Судья. – Или вы хотите подискутировать на тему, плох или хорош, например, анальный секс?

Мужчина расхохотался.

– Конечно, анальный секс плох, он ведь противоестествен! – выкрикнула женщина.

– Ну разумеется, – снисходительно хихикнула Судья, – еще можно начать раскладывать его по степеням противоестественности. Если мужчина занимается анальным сексом с женщиной, это просто причуда и эксперимент, а если с мужчиной – преступление против нравственности. Понимаете, в этом вся суть. Общество тратит огромный ресурс, чтобы разобраться, кто кого трахает в жопу.

– Простите… – я тронула водителя за плечо, – а что это за радио?..

– “Эхо”, – коротко ответил он.

Из-за нашей двери раздавалось бойкое тявканье. Когда мама открыла, ко мне бросился рыжий щенок сеттера. Мама была в трусах и в грязной Толиковой майке с пятнами гидроперида от краски для волос. Я обратила внимание, что ее ноги не в лучшем состоянии: на них снова вспухли веревки вен, норовившие закрутиться в черные узлы.

– Вы собаку завели? – спросила я.

– Чтобы Толя гулял, – тихо сказала мама, – он совсем не выходил на улицу.

– И как, помогло? – Мне захотелось добить ее. – Он вышел?

– Он ушел.

– Насовсем? – уточнила я.

Мама пожала плечами.

– Юля, ты очень похудела, – сказала она наконец.

– Похудела? – переспросила я.

– Да, – мама как будто боялась встречаться со мной взглядом и смотрела на собаку, обнюхивавшую мои кроссовки, – вернулась в форму. Не надо худеть больше, ты как скелет станешь. Сейчас очень хорошо тебе.

Собака схватила кроссовок и убежала с ним по коридору. Ни я, ни мама не стали ее останавливать.

– Ты можешь поговорить со мной? – попросила мама. – Пойдем на кухню… Я тебя прошу.

На кухне на подоконнике стояла забитая пепельница, рядом валялась пачка сигарет. В грязной одежде я села на подоконник и закурила. Мама достала из холодильника бутылку вина и налила в стакан.

– Ты будешь?

– Да, – сказала я.

Она отдала мне стакан. Я понюхала вино, и меня передернуло от кислого, резкого запаха. Но деваться было некуда, я выпила вино залпом. Мама сидела на стуле и пила мелкими глотками. Одной рукой она сжимала стакан, другая как-то рассеянно и неловко бродила по голым коленкам, как будто мама не могла до конца поверить, что вот это и есть ее тело.

– Я не понимаю, почему так произошло, – сказала мама, – мы были с ним счастливы.

Я молчала.

– Ты ничего мне не скажешь? – Мама всхлипнула. – Я ведь ничего плохого не сделала! У нас годовщина должна была быть… Я платье новое купила, думала, ему понравится… И тени. Тебе, кстати, они не нужны? Я отдам тебе тени! Они мне не подходят…

– Стоит только на секунду отключить процесс собственного бурного воображения, и ты обнаруживаешь себя резиновой куклой, которой вертит, как хочет, откровенный клоун, – сказала я. – Весь мир на этом держится, мама, на том, что ты, я и все прочие женщины думают про страстную любовь.

– Я… – мама запнулась, – я говорю о человеческих отношениях!..

Я поморщилась.

– Ну, только не надо про человеческие отношения. У меня глаза на лоб от этой ахинеи лезут.

Мама молчала.

– Как только я слышу про человеческие отношения, долг, семью, бескорыстие, я сразу понимаю, что человек и секунды в себе не копался и ему так страшно, что он все что угодно сделает, лишь бы перенести внимание с себя на тебя. Как будто это ты лично ответственна за галиматью, заваренную у него в башке обществом. Людям стыдно, – сказала я, – стыдно признаться, что им всего мало. Денег, радости, любви, хорошего секса…