Онлайн книга «Люди и боги»
|
— Отрадно знать это, вашего величество. Но если кто и услышит — не беда, ибо мне нечего стесняться. Я — законопослушный человек, верный своему долгу перед Короной и Палатой. — Перед Палатой?.. — Конечно, ваше величество. Воля Палаты — это закон, а закон обязателен к исполнению всяким порядочным человеком, от батрака до императора. — Милорд, Палата хочет избрать владыкой вашего врага! Герцог развел руками: — Если так случится, значит, тому и быть. Я не бунтарь и не мятежник. — Как же я могу рассчитывать на вас? — Как на себя саму, ваше величество. Он поклонился с таким видом, будто все уже сказано. И действительно, что тут добавишь? — Но, милорд… — начала Мира и осеклась, услышав собственный голос. Звучал он жалко. Герцог Лабелин сказал: — Ваше величество, после проклятой Северной Вспышки я взял за правило: вести только те войны, в которых могу победить. Мне думается, это хорошее правило. Буду рад, если вы примете его на вооружение. * * * За два месяца, что Мира не бывала в Престольной Цитадели, здесь ничего не поменялось. По правде, здесь ничего не менялось последние двести лет. Полвека назад провели искровое освещение — вот и все новшества. А в остальном, Цитадель жила так же, как еще при Юлиане: сменялись бессчетные караулы, скрипели перьями очередные дознаватели, неотличимые от прежних, пауки плели новые и новые мили нитей, а слуги сметали их с потолков отточенными за годы движениями метел. Новые узники, как сотни и тысячи до них, ежились от холода в сырых камерах, грели ладони об огоньки лампад, обкусывали ногти, обрастали бородами… — Ваше величество, вот эти двое. Желаете допросить их по одному? — Нет, введите обоих сразу. Из пары мужчин один был рыжим и коренастым, второй — русым и худым. Их роднили арестантские робы, густая щетина и голодные глаза. Русый упал на колени, едва увидев Минерву: — Ваше величество, молю о пощаде! Рыжий крепыш согнулся в поклоне: — Случилась ошибка, ваше величество! Я-то всегда знал, что вы придете все исправить! — Сержант Рука Додж? — уточнила Мира, обращаясь к крепышу. — Точно так! Ветеран Лабелина и Пикси! — А вы — Зуб? — спросила она русого. — Лучший зубной лекарь в Лоувилле! — А также — бунтарь и убийца послов. Зуб ударил челом о плиты пола: — Бесы попутали, ваше величество! Черти заморочили! Палец судорогой свело, вот и стрельнул. А мысли такой не имел в голове! Сержант Додж связанными руками сотворил спираль: — А я-то, ваше величество, человек маленький. Офицеры командуют, сержанты исполняют! За командира у нас был Салем из Саммерсвита, да еще этот, лорденыш… — Джоакин Ив Ханна, — подсказал Зуб. — Он! — Сержант истово закивал. — Джоакин, он самый! Вот кто черт! — Значит, вы отрицаете свою вину? — Не отрицаем, есть вина, ваше величество! Слабы духом, вот и поддались бесовщине! Заморочили нас, запутали, окрутили! Но злого умысла не было. Мы — честные люди, ваше величество! Мира кивнула гвардейцам: — Дайте им сесть. Предложите хлеба и вина. Получив в руки по лепешке, узники стали ожесточенно жевать. Крошки сыпались на бороды, глаза слезились от счастья. — Вас что, не кормят?! — Раз в два дня, ваше величество, — промямлил Зуб с набитым ртом. — Мы-то мужики, а остальные тут — дворяне. Тюремщики говорят: «Благородным — побольше, а вы и так обойдетесь». — Произвол, — процедила Мира. — Я исправлю. — Только на вас уповаем, владычица наша!.. Пока они жевали, Мира листала рапорт. Он был подписан лордом Грейсендом, прим-вассалом герцога Лабелина. После встречи с Подснежниками Мира взяла с Грейсенда клятву, что ни один крестьянин, сложивший оружие, не подвергнется репрессиям. Теперь Грейсенд сообщал: «Довожу до ведома вашего величества, что в полном согласии с вашею волей всем крестьянам из отрядов Салема Саммерсвитского предоставлена была возможность беспрепятственно вернуться по домам. Никто не понес никаких наказаний и не претерпел преследований. Каждому были выплачены подъемные средства в размере одной елены на душу. Также я обязан сообщить, что не каждый крестьянин проявил желание вернуться к честному труду. Веселая жизнь и легкая добыча во время похода затуманили разумы многих мужиков. Вместо того, чтобы усердно взяться за земледелие, как завещала Праматерь Людмила, часть крестьян образовала вооруженные отряды и занялась разбойным промыслом. Салем из Саммерсвита осудил их действия и призвал опомниться, что не помешало им продолжить грабеж. Число этих заблудших душ колеблется от пяти до семи тысяч. В виду столь значительного количества, они представляют большую опасность для добрых людей. Бандитским набегам уже подверглись десять деревень и два города, среди которых и столь крупный, как Лейксити. Мы, лорды Южного Пути, будем вынуждены начать карательный поход. Прошу ваше величество признать необходимость такого похода и не считать его нарушением моей перед вами клятвы.» Когда узники покончили с лепешками и взялись за вино, Мира передала им бумагу. Рука Додж оказался безграмотен, Зуб зачитал ему вслух. Сержант прокомментировал: — Мда уж… Беда, когда войско без головы. Солдат без офицера — хуже свиньи с рогами. Тогда Мира взяла другую бумагу — отчет дознавателей. — Здесь сказано, судари, что вы двое — отнюдь не те невинные овечки, какими хотите казаться. Вы присвоили выдуманные чины народного генерала и народного майора, и называли себя главными военачальниками Подснежников, а Салема из Саммерсвита именовали — цитирую — «пустым лаптем, никудышним вождем, дремучим холопом». Они переглянулись. — Так это, — выдавил Зуб, — нас же того… Когда ногу зажмут в колодки — знаете, как больно! Тут что угодно скажешь, лишь бы отцепились! — А мне все ребра сосчитали, ваше величество, и на брюхо угли бросили! Могу ожоги показать! — Нет, увольте. Стало быть, вы утверждаете, что отчет дознавателей — клевета, и не содержит ни слова правды? — Нет, ваше величество! То бишь, да, ваше величество, вы правы, все тут — брехня! Под пытками-то всякое скажешь… А вот сейчас, без пыток, мы вам — чистую правду! Не было ничего! — И вы не называли себя генералом и майором, не были вождями бунтарей, не пользовались влиянием в их рядах? — Никак нет! Ничего подобного, Праотцами клянемся! — Жаль. Мира покачала головой и свернула в трубку обе бумаги. Как бы невзначай обронила третью — грамоту о помиловании. Дала Зубу достаточно времени, чтобы различить текст, затем свернула и ее. |