Книга Убийца из прошлого, страница 11 – Валерий Введенский

— Еще чего? Вдруг вы ее изнасилуете?

— Ксения, я вас люблю. Но…

— Но? Что означает ваше но? — Ксения повернулась к литератору, из ее глаз брызнули слезы. — Вы отказываетесь от меня?

— Ваш брат прав. Моя мать не переживет позора. Я не должен, не имею права так с ней поступить. Я не достоин вас.

— Пустите меня, — обреченно попросила Ксения.

— Простите. — Гуравицкий опустил руки.

С поникшей головой Ксения подошла к стулу и в изнеможении опустилась на сиденье.

— Гуравицкий, вы подлец. Однако сейчас поступили правильно, — сказал довольный собой Шелагуров. — Фимка!

— Туточки я. — Лакей, как и в прошлый раз, появился без промедления.

— Беги на конюшню. Господин Гуравицкий нас покидает. Пусть заложат карету, да побыстрее. До станции поедешь с ним, проследишь, чтоб сел в вагон.

— Слушаюсь.

— Гуравицкий, у вас есть заграничный паспорт? — Александр Алексеевич снова перешел на французский.

Литератор кивнул.

— Даю вам неделю на сборы.

— Неделю? У меня ни копейки. — Литератор вывернул наизнанку пустые карманы. — Или предоставьте пару месяцев, чтобы рассчитались редакции, или одолжите…

— Я дам вам денег, — поднялась Ксения.

— Нет, я не смогу их принять. Я кругом виноват перед вами, — пролепетал Гуравицкий.

— Потому и хочу, чтоб скорее уехали.

С этими словами Ксения выбежала из кабинета.

— Отпустите и меня. — Мэри бросилась к мужу, упала перед ним на колени и молитвенно сложила руки. — Отпустите, как отпускаете Андрея. Так будет лучше для всех. Я вас ненавижу. Так зачем нам мучиться? Я заранее согласна на все ваши условия. И даже денег не прошу. Лишь на билет в третий класс.

Шелагуров перевел взгляд на Гуравицкого:

— Довольны?

— Простите, чем? — спросил Гуравицкий.

— Хватит притворяться. Думаете, не догадался, зачем явились, зачем околпачивали Ксению? Из-за Мэри.

И Шелагуров снова схватился за пистолет. Литератор попытался его урезонить:

— Послушайте, мы договорились…

Гуравицкий успел броситься на пол, но вряд ли бы это спасло ему жизнь, если бы не самоотверженность Мэри, которая успела толкнуть мужа. Он тоже упал, и выпущенная им пуля ушла в потолок.

— Что случилось? — спросила перепуганная Ксения, вбежав в кабинет.

— Они… они во всем признались, — прошипел Шелагуров. — Ты ничего не знаешь.

— И знать не желаю. Гуравицкий, берите конверт и ступайте на конюшню.

— Вы меня не проводите? — спросил он у бывшей невесты.

Ксения покачала головой.

Мэри сидела на постели, уставившись в одну точку. Она безропотно выпила принесенный Шелагуровым отвар.

— Снимайте сорочку, — велел ей муж.

Она смотрела на него с испугом. Что он задумал?

Шелагуров объяснил:

— После всего случившегося прежнего почтительного отношения вы больше недостойны. Теперь буду обращаться с вами как с уличной девкой. Снимайте сорочку.

— Потушите свечи, — пробормотала испуганная Мэри, глядя в безумные глаза супруга.

Тот расхохотался:

— Снимайте, не то порву. А теперь на колени. На колени, я сказал.

Вернувшись в кабинет, Шелагуров налил водки, подошел к зеркалу и чокнулся сам с собой. Он победил. Осталось лишь вернуть Разруляева. Куда он отправился? Наверное, в Петербург к своей сестре. Где бы узнать ее адрес? Александр Алексеевич откинулся на спинку кресла. И вдруг, словно его вытолкнула рессора, подскочил.

Письмо Свинцова. Где оно? Шелагуров бросился к столу: как в воду кануло. Он вытер испарину со лба. Кто его взял? Гуравицкий? Ксения? Мэри?

Позвать слуг, устроить обыск? Нет, лучше это сделать завтра, когда уедут на прогулку. Нет, завтра не получится — Успение Богородицы. По обычаю на этот праздник Шелагуровы ездят на службу в Подоконниково.

Понедельник, 15 августа 1866 года,

Новгородская губерния, усадьба Титовка

— Барыня с барышней готовы? — спросил за завтраком Александр Алексеевич.

— Нет, сказали, что не поедут, — доложил Фимка.

— Что за вздор? — возмутился Шелагуров, выдернул салфетку и поднялся к жене.

Мэри лежала в постели. Никогда он такой ее не видел: нечесаная, с опухшими глазами, кожа желтая, как у покойницы:

— Уходите, — взмолилась она. — Мне плохо. Прикажите таз принести.

— Как мне надоели ваши спектакли. А ну, встать. — Александр Алексеевич схватил супругу за руки, потянул на себя.

Мэри вырвало — и прямо ему на халат:

— Я же говорю, мне плохо. Позовите Фёклу.

Обескураженный Шелагуров в запачканном халате выскочил в коридор:

— Фимка, Фекла, где вас всех носит?

Горничная нашлась в столовой.

— Что, и вам, барин, плохо? — участливо спросила она, оглядев халат. — Ксению Ляксевну тоже выворачивает. Видать, грибки вчерась подали несвежие.

Пришлось в Подоконниково ехать в одиночку.

Вернулся Шелагуров оттуда поздно — дела задержали.

— Как чувствуют себя барыни? — спросил он первым делом у Фимки.

— Много лучше.

— И где они?

— Уже почивают. Ждали вас, ждали, а потом легли. А вам депешу со станции доставили.

Фимка подал телеграмму на серебряном подносе. Шелагуров сел, чтобы лакей стащил с него сапоги, вскрыл телеграмму. Ага, от Разруляева. Тот сообщил, что поселился у сестры, просил по такому-то адресу перечислить остатки жалованья.

Шелагуров взглянул на часы. Если поторопится, успеет на курьерский. Разруляева надобно вернуть. А телеграммой всего не объяснишь.

Понедельник, 15 августа 1866 года,

Санкт-Петербург

Сергей Осипович очнулся в незнакомом полуподвале, лежа в чужой кровати, на которой, сидя к нему спиной, расчесывала длинные русые волосы какая-то толстуха. Разруляев попытался приподнять голову, но не смог, словно цепь электрическую между висками замкнули. Он застонал. Услышав стон, толстуха повернулась и ласково улыбнулась:

— Проснулись? Доброго дня. Может, рассольчика?

— Водки, — простонал Разруляев.

Баба, словно и не весила шесть пудов, легко спрыгнула с кровати, подбежала к обшарпанному буфету, достала графин с рюмкой, наполнила до краев и, не расплескав ни капли, поднесла Сергею Осиповичу. Тот, превозмогая боль, оперся на локоть, другой рукой схватил рюмку, быстро выпил и в изнеможении откинулся на постель.