Книга Тимьян и клевер, страница 95 – Софья Ролдугина

– Ну, что, согрело тебя моё лето? – спросила кудрявая и, одним движением собрав крючки, воткнула их в волосы, точно короной себя увенчала, а затем подхватила полотно и подбросила.

Оно опускалось мягко, плавно, словно крупные хлопья снега. Киллиан заворожённо подставил ладони… и тут же отдёрнул.

Каждый изящный лепесток был вывязан из крохотных снежинок, и холодом они обжигали как настоящие.

– Красивый узор, – уклончиво ответил Киллиан. – Но только за этим летом зима прячется.

Кудрявая надменно фыркнула – и отступила, прячась среди подружек. Вперёд вышла следующая. Она работала дольше, узор вывязывала мельче, так, что отдельных снежинок было уже не видать. По краям полотна расположились ветки цветущей яблони, а в середине – солнце.

– Жарко? – спросила кружевница, покусывая бледные губы и то и дело стреляя глазами.

– Холодно, – честно ответил Киллиан. – Листья пожухли, как будто весной ударили неурочные морозы. Боюсь, твои яблони не принесут плодов.

Кружевница спорить не стала и отошла назад к подругам, с любопытством поглядывая на него. В отличие от кудрявой, она не обиделась вовсе, наоборот, развеселилась.

Третья девица искусно выплела очаг – дрова, решётку, даже чайник на углях… Но вот про огонь позабыла.

Четвёртая изобразила цветущий луг, где нарциссы походили на огромные снежинки.

Пятая – гнездо с птенцами, бессильно распростёршими крылышки…

Вскоре руки у Киллиана перестали чувствовать и холод, и тепло; взгляд подёрнулся белой пеленой, а биение сердца замедлилось. Кружева казались теперь прекрасными, и не было в них не единого изъяна. Они ластились к пальцам – нежные, лёгкие, и с каждым разом отпустить полотно становилось труднее и труднее.

«Что целовать, что танцевать, что просто смотреть на них, – шепнул неприятный голосок будто бы на ухо. – Всё одно».

– Готово, – тихо произнесла следующая кружевница, вручая небольшой платок.

Киллиан опустил глаза, и в лицо ему точно горячей водой плеснули.

Эта девица не выплела ни цветов, ни солнца, ни звёзд. Из путаницы снежных нитей проступали очертания холма, за ним – извилистой реки и дома. И там, на крохотном крыльце, едва-едва виднелась согбённая женская фигура. 

– Довольно, – произнёс он, с трудом шевеля онемевшими губами, и поднял взгляд на кружевницу. Та попыталась ускользнуть и затеряться среди сестёр, но Киллиан ухватил её за руку. – Нет, не убегай. Я хочу танцевать с тобой.

Девицы в белом переглянулись – и закружились подле него, обдавая щекочущим холодом, леденящим смехом:

– А как же я?

– Моя работа тебе не по нраву?

– Меня лучше выбери, я пляшу хорошо!

– Вот ведь торопливый!

– А что скажет госпожа?

Он зажмурился и слепо шагнул в сторону, увлекая за собой и девицу:

– Тише, тише, красавицы! Совсем ослепили. Что же вы слово нарушаете? Просили же выбрать поскорее, а когда я сделал, как уговорено – шалить стали.

– Сам первый начал! – послышался дерзкий голос. Кажется, говорила кудрявая. – Обещал выбрать лучшую мастерицу. А у неё петельки торчат! И разве тепло от её узора?

Киллиан с трудом разлепил слипшиеся ресницы:

– Не тепло – жарко и больно. А тебе такого никогда не выплести.

Кудрявая кинулась было на него, растопырив пальцы – вроде бы и смешно, но и жутко в то же время. Но дорогу ей вдруг заступила молчаливая мастерица, вывязавшая холм и дом:

– Стой, сестра, не надо. Я с ним пойду.

Фыркнув, кудрявая отступила. Киллиан поспешно протиснулся мимо остальных девиц, но больше никто ему дороги не заступил. Выбранная же кружевница послушно шла за ним, не отставая ни на шаг, а когда зазвучали первые аккорды новой мелодии, то первая же и подала руку.

– Сама приглашаешь меня на танец? – не удержался Киллиан.

Фейри плясали без оглядки на человеческую моду – куда музыка вела, туда они и следовали за нею. Эта девица держалась так же, хотя глаз по-прежнему не поднимала. Впору было засомневаться: от одной ли робости?

– Захотела и позвала. Что зубоскалишь? Без меня бы замёрз.

– Может, и замёрз бы, – согласился он, пытаясь вести в танце. Получалось скверно – девица упрямилась, да и ледок проскальзывал под ногами, как нарочно. – Любишь скрипку?

– Терпеть не могу. Плачет.

Киллиан посмотрел на кружевницу повнимательнее. Рука его лежала у неё на талии, и пальцы ощущали только холод снежных ниток, ни следа человеческого тепла. Но отчего-то легко было представить платье – синим, волосы – рыжими, щёки – румяными, а глаза… глаза – живыми.

«Любит она скрипку, – пришло вдруг осознание. – Только не эту, высокомерную и крикливую. А ту шальную, весёлую, что рил играет».

– Я не скажу белой госпоже, что узнал тебя, Шевонн.

Девица вздрогнула и сбилась с ритма.

– Что?

Скрипка всхлипнула, задыхаясь; пол под ногами стал страшно скользким, словно верхний слой ледка подтаял. И казалось уже, что не они кружатся в танце, а зал вращается вокруг них – вместе с фейри, цветами, смехом и серебряным туманом.

– Я не скажу, – мягко повторил Киллиан, глядя Шевонн в лицо – белое, бесцветное, потерянное. – Если я это сделаю, то белая госпожа прикажет тебе пойти к матери, и дело с концом. А через силу возвращаться – штука скверная… Нет, ты не отворачивайся, Шевонн. Дослушай. Я много видел людей, которые уходили под холмы. Иные были счастливы, другие – нет. Те, кто пошёл за кем-то, ради кого-то, хоть бы и ради себя, обретали многое. Те же, кто убегал, оставлял, прятался… Я не завидую им.

– Не понимаю, – упрямо поджала губы она.

Шаг, шаг, шаг, поворот – всё больше танец походил на человеческий. Шевонн по-прежнему не смотрела в глаза; но рукава её платья, раньше пышные, сейчас поникли, точно напитавшись водой.

– От себя убежать нельзя, – произнёс Киллиан негромко. Слова шли из глубины души – болезненная истина, которую познают лишь на собственном опыте; волнами накатывали воспоминания о маленьком доме посреди яблоневого сада, о сёстрах – и ещё почему-то об огромном старом тисе над омутом. – Слабости, горести и ошибки – всё человек забирает с собой. Даже если человеком быть перестаёт. У фейри своя боль, они тоже ведают одиночество и тоску. Поверь, Шевонн; мне ли не знать… Скажи, у меня тёплые руки?

Она резко отшатнулась, точно обжёгшись. С белых рукавов быстро-быстро падали капли; изящное кружево стекало на пол талой водой.

– Ты портишь моё платье, – сердито сказала Шевонн, кусая порозовевшие губы. – Не нужно мне никакое тепло.

– Хорошо, если не нужно, – ответил Киллиан, ощущая странное спокойствие. – Потому что если не сегодня, то больше ты никогда мать не увидишь. Не бойся, – повторил он, разворачиваясь. – Белой госпоже я ничего не скажу. Но пора бы её и разыскать.