Книга Каменное братство, страница 68 – Александр Мелихов

– Вы, наверно, так и верите, что Берия английский шпион? – сочувственно спрашивал он и тут же поверх изможденности вспыхивал счастливой улыбкой: – Когда от Курчатова потребовали, чтобы он дал на Берию показания, он их всех послал, сказал: не было бы Берии – не было бы атомной бомбы.

Я, естественно, Берию никаким шпионом не считал, но все равно не мог не напрягаться при его имени – уж очень дружно на него взвалили все совместные злодейства.

А у Вергилия и в кабинетике висела фотография молодого Лавренти – довольно худого и мечтательного, в народническом пенсне. Рядом красовалось фото гораздо более помпезного грузинского генерала в белоснежном сталинском кителе со звездой Героя Соцтруда – начальник горного управления по фамилии что-то вроде Саския (переспросить я постеснялся, я и так должен был знать это громкое имя). Обе фотографии были черно-белые, открыточного размера, напоминавшие на листе пожелтевшего ватмана аскетичную Доску почета.

– …Шестьдесят шпуров на сорок четыре квадратных метра, каждый два метра глубиной, в каждом заряд и обязательно глиняный пыж, – разносило эхо устаревшие тайны опустевшего подземного царства. – А посты не выставили, забили досками крест-накрест, а я не понял, доски и доски. Вдруг смотрю – по камню разбегаются трещины, потом взрыв, пламя, и все это в меня. Очнулся – на мне гора камней, но голова снаружи. Дым, пыль – сзади свет еще пробивался. Я в шоке выкарабкался – смотрю, нога в другую сторону гнется, разрыв суставной сумки. Как-то дополз до света, а потом уже без сознания где-то час пролежал, не могли до врача до звониться. Говорят, это и спасло: в шоковом состоянии могли и не довезти. Потом долго в больнице валялся, друзья навещали, пионеры, а потом вдруг смотрю – сам Саския идет в белом халате внакидку поверх генеральского мундира. Попросил всех выйти, кто не мог – выкатили вместе с койкой: слюшай, говорит, слючились двэ ашибки. Нэ выставыли прэдупрэждэные, и маркшейдэр нэточна апрэдэлыл талшчину цэлика да мэста сбойкы. Так ты пракурору пра эта нэ гавары, ат этава тваей нагэ лютче нэ станэт. Скажы, сам нэ замэтыл прэдупрэждэные, дагаварылыс? Я все сделал, как он сказал, а потом прихожу на костылях за деньгами по белютню – а там на стене приказ: за нарушение техники безопасности всем по выговорешнику – главному инженеру, начальнику точки и мне. Я к Саскии, секретарша не пускает, я шумлю: как так, несправедливость! Вы глянул Саския: щто за щум, а дракы нэт? А, эта ты, захады. Я зашел: как же так, говорю, я же сказал, как вы про сили, а вы мне выговорешник! А он меня обнял и говорит: слюшай, ти раман «Вайна и мир» читал? Читал, говорю, в школе. Ну и как, толстий раман? Толстый, говорю. Ну так вот, еслы всэ маи вигавары сабрат, будэт ищо в два раза толще. А я всо равно гэнэрал и Гэрой Сациалыстыческава труда. И ти будэш гэнэрал. Будэт празднык – я с тэбя вигавар сныму. И буду знат, что ти харощий парэн. А ранше я тэбя нэ знал. И потом к ноябрьским снял выговор и лично вручил эту палку, специально с Кавказа заказывал. Он и с зэками умел работать, каждый день сам отсчитывал тысячу шагов и ставил ведро водки: успеете за смену рельсы проложить – ведро ваше. Выполните план на сто двадцать один процент – засчитаем день за три. И нормировщикам намекал, чтоб смотрели сквозь пальцы.

Я хотел было поинтересоваться, сделался ли мой Вергилий генералом или героем, но понял, что этим вопросом лишь обнажу свою мелкую душонку.

Мы замолчали, и я услышал такую тишину, которую не подарит никакое утро в сосновом лесу. Ее страшно было поранить, и мы оба молчали, покуда не послышалось мерное побрякивание лифта. Лишь тогда я рискнул спросить своего спутника:

– Вам не обидно, что столько сил, столько жизней потрачено зря?

– Как зря? – он не фыркнул сардонически, он искренне засмеялся моей глупости. – Мы же атомную войну остановили.

– Вы что, серьезно думаете, что без вас?..

– А вы что, серьезно думаете, что американцы не покончили бы с красной заразой, будь у них такая возможность? Я бы на их месте обязательно покончил.

Его старое изможденное лицо вспыхнуло азартной молодой усмешкой.

– А когда-нибудь сюда экскурсии будут водить, как к египетским пирамидам. Это ж тоже мировой рекорд. Только они пробивались в высоту, а мы в глубину.

Он и контрольные скальные выходы, у которых останавливалась бесконечно ползущая все глубже и глубже капсула лифта, поглаживал ласково, будто хозяин любимую корову.

А я ее прослушивал. Сначала в фононных наушниках что-то возилось, шуршало, шелестело, чирикало. Потом стали отзываться далеким эхом словно бы какие-то команды, лязг стали, собачий лай, а уже в самой-самой глубине остался один только ровный гул – не то надвигающееся цунами, не то отдаленная армада бомбардировщиков, не то стальная палуба идущего полным ходом исполинского дредноута.

– А мне можно послушать? – наконец не выдержал Вергилий.

– Конечно, конечно, что за вопрос.

Он замер и долго-долго вслушивался с такой серьезностью, что я опустил глаза, словно присутствовал при чем-то интимном.

– Как будто ледоход все начинается и никак не начнется. Льдины трескаются, скрежещут, налезают друг на друга, а что-то их не пускает.

Я не знал, что сказать, да и разговаривал он как бы и не со мной.

А потом вдруг повеселел, словно откуда-то вернулся в свой привычный любимый мир:

– Когда мы горячую воду из системы охлаждения начали в реку сбрасывать, она перестала замерзать, это нас ужасно демаскировало. А потом стали этой водой город отапливать. И все обошлось, никто ничего не заметил.

* * *

В Петербурге лед на обочинах был черен, как застывшая смола, кое-где даже со следами былого кипения. Примерзший кое-где снежок казался засохшей мыльной пеной. Морозный ветер противоестественным образом сек лицо вместо снега пылью, так что вопрос встретившейся мне на выходе из метро Пампушки был вполне естественен:

– Это зачем у вас пылесос?

– Это не пылесос, это стетоскоп. Если хотите – фонендоскоп. Прослушивать, как бьется сердце земли.

Я был немного раздосадован, что меня застали за таким дурацким занятием, – я хотел послушать без свидетелей, как звучит Иркино имя. А на кладбище нам навстречу ринулась еще и стая бродячих собак. Однако меня после Иркиной смерти настолько ничего не страшило, что я своими прищуренными от пыли глазами сумел даже заметить, что их вожак не мальчишка-Маугли, но сука с болтающимися бледными сиськами, и еще успел подумать, что врезать ей хотя и миниатюризированным, но все равно увесистым «пылесосом» будет как-то неловко – дама все-таки (пылесос-то бы выдержал, он был подогнан на совесть!)… Хотя и у меня за спиной укрылась тоже дама…

Но сука в последнюю минуту притормозила, оставив на черном льду глубокие белые царапины когтей, и все же на излете ткнулась нечистой бородатой мордой в мое английское пальто. Понюхала и потрусила дальше со своей шелудивой шайкой.

– Я вами любовалась, – Пампушка сияла своими наливными щечками из индейской опушки. – Как вы шагнули им навстречу!..