Онлайн книга «Книга Короткого Солнца»
|
Сознавая также, что он сам — раскрашенная деревянная фигура в синем пальто, движимая веревочками, фигура в синем пальто на верхушке музыкальной шкатулки, чье синее пальто было слоем краски, и не сознавая ничего, что происходило, когда шкатулка молчала, когда умная, блестящая пружина внутри больше не раскручивалась, чтобы заставлять его и его партнершу безумно крутиться, подчиняясь мелодии, исполняемой стальным гребнем, который пел себе о девственнице, заплетающей волосы при свете свечи, о девственнице, увиденной бродягой, крадущим свой ужин из сада ее отца, о яблоках, ставших еще более драгоценными, потому что он увидел мельком ее, сидящую на кровати в одной сорочке, и она была самой красивой женщиной в этом витке, была Кипридой и Гиацинт, потому что ей еще предстояло узнать, как она прекрасна и какая сила таится в ее улыбке. Я из города бегу, Его видеть не могу. Вот прелестный милый сад, Фонтан с яблоней шумят. Там красавица живет, меня ловко проведет. Горький опыт не соврет. Темные волосы, заплетенные в косы, как корона, и улыбка, разрывающая сердце. Мандолина играла не особенно хорошо, и сладкий мягкий голос, хотя и не сильный. И все же — и все же… Потянулся и упал, свыше меры был несмел, До сверкающей верхушки дотянуться не сумел. У окна сидит она, Вся в дела погружена. Там красавица живет, меня ловко проведет. Горький опыт не соврет. — Нет петь, — пробормотал Орев, сам не певец. — Нет плачь. Стар я стал, уйду я вскоре Ты ж прекрасна, мне на горе. Что я бросил — не ругайся, Не могу с тобой остаться. Там красавица живет, меня ловко проведет. Горький опыт не соврет. — Бедн Шелк! Он сел, затем тихо поднялся и бросил тлеющие обломки палок в огонь. Судя по звуку его дыхания, Гончая еще не спал. Он снова лег. — Патера? Патера, ты не спишь? — Он — Рог, зовущий под окном спальни Шелка. Он — Шелк, отвечающий из окна: — Да, но патера Щука, кажется, еще спит. Говори тише. — ...умирает, говорит мама. Она послала меня за тобой. Он преклонил колени в молитве у изголовья кровати; Шелк изобразил четками знак сложения и преклонил колени рядом с молящимся мальчиком, принося мир Паса серолицей старухе в постели: — Я передаю тебе, дочь моя, прощение богов. Вспомни теперь слова Паса, который сказал: «Поступайте по моей воле, живите в мире, умножайтесь и не ломайте мою печать. Тогда вы избегните гнева моего. Идите добровольно…» Идите добровольно… Идите добровольно… Голова умирающей женщины поворачивается на подушке: — Крапива? Где Крапива? Крапива? Она встает и берет умирающую за руку: — Я здесь. Я здесь, бабушка. — Я любила тебя, Крапива. — Я знаю, бабушка. Я тоже тебя люблю. Он наблюдал за ними двумя парами глаз. — Я хочу, чтобы ты знала, Крапива, что тебя любили. Я хочу, чтобы ты это запомнила. Кто-то когда-то любил тебя. Кто-то может снова полюбить тебя, Крапива. Эхо повторяло и повторяло: «кто-то может снова полюбить тебя, Крапива». Он моргнул и проснулся, не уверенный, что не спит. И наконец сел, дрожа всем телом. Их огонь почти погас. Гончая завернулся в одеяло, дыша глубоко и тяжело. Орева нигде не было видно. Кровь сказал: — Уходишь, патера? Мой поплавок отвезет тебя обратно. Если ты расскажешь о нашем маленьком соглашении… Рука об руку они, шатаясь и спотыкаясь, прошли через эту самую комнату, он жаждал — нет, патера Шелк жаждал — держать Кровь рядом с собой, чтобы Кровь не заметил азота Гиацинт, заткнутого сзади за пояс и прикрытого туникой. Мускус сопровождал их к поплавку, управляемому Бекасом, шпионом Тривигаунта. С высоты своего роста (он едва мог видеть место) он заглянул в эту комнату, где мужчины средних лет в вечерних костюмах стояли, пили и разговаривали, в то время как кровь из раны, которую белоголовый проделал в его руке, капала на ковер невидимыми каплями. Он стоял, прислонившись спиной к стене, напротив белой статуи Тионы. Он напряг зрение, пытаясь разглядеть ее в темноте, наконец углядел и направился к ней, когда та шевельнулась. Перегнувшись через балюстраду, Тиона превратилась в Мукор, а затем растаяла, как туман. Кивнув самому себе, он достал фонарь, который дал ему Гончая, и зажег свечу палочкой, взятой из огня. Он услышал приглушенное восклицание Хряка, когда вошел в апартаменты, принадлежавшие Гиацинт, и тихо позвал: «Шелк? Шелк? Где ты, Шелк?» — невольно напомнив себе Орева. — Ищешь, хак тя убьют? — В голосе Хряка не было дружелюбия. — Шелк, я знаю, что ты в нем, и мне нужно поговорить с тобой. Длинный клинок выскользнул из медных ножен. Заглянув через дверной проем в спальню, он увидел слепое и страшное лицо Хряка и лезвие меча, пробующее воздух на вкус, как стальной язык огромной железной змеи. — У меня есть фонарь. Я знаю, что ты этого не видишь, но он есть. Без него... Хряк приближался к нему, ведомый его голосом и нащупывая его своим ужасным клинком. — …у меня не хватило бы смелости. Если ты убьешь меня, мой призрак останется здесь с призраком Гиацинт. Ты об этом подумал? Хряк заколебался. — И когда бы ты ни искал ее, ты найдешь и меня. — Кореш... — Ты мне нравишься, Хряк, но сейчас я не хочу с тобой разговаривать. Я пришел сюда с риском для жизни, чтобы поговорить с твоим всадником. Поговори со мной, патера, или убей меня здесь и сейчас. У меня нет оружия, и это единственный выбор, который у тебя есть. — Тогда я поговорю с тобой, — сказал Хряк и вложил меч в ножны. — Ты знал, потому что я не мог не прийти сюда, не так ли? Ты говоришь, что у тебя есть фонарь? — Да. — Он почувствовал, что с его плеч свалилась тяжесть. — Нет и да — вот как я должен был ответить. Хряк очень хотел остаться один в этой комнате, но только из-за этого я бы, наверное, не догадался. Я подумал о боге-Шелке, о Серебряном Шелке, как тебя называют авгуры, подумал о том, что он вместе с Кипридой, и отбросил эту мысль. Я понимаю, что сейчас ты не с ней. Пока Хряк слеп, ты не можешь вернуться к ней. — Верно. Хотя я в любом случае постараюсь восстановить его зрение, как и ты сам делаешь похвальные усилия, чтобы восстановить зрение майтеры. |