Онлайн книга «Королевство Краеугольного Камня. Книга 2. Первеницы мая»
|
Бенуа, самый усердный из слуг, тоже дожидался приезжих: его назначили ответственным за проведение Совета. Он был одет с иголочки, преисполнен рвения от выхода на новую ступень служебной лестницы и метался во все стороны, как возбужденный осьминог. Он и подхватил Ирму Сильную, когда она чуть не выпала из кареты. – Прямо с ног валюсь, – извинилась она. Подошел Тибо. – Надеюсь, не Лукас так вас утомил? – Нет-нет-нет, сир! Ни в коем случае. Без него я бы зиму не пережила! Хорошо, что я забрала его у вас. Да, это я правильно сделала… Тибо поостерегся напоминать, как долго ему пришлось ее уговаривать. – Значит, он хорошо себя вел? – Хорошо, сир, просто замечательно. А как поживает наша королева? – Наша королева в порядке. Мы тут все исхудали, но она кругла, как дыня. Бенуа быстрыми мелкими шажками довел всех до площадки, где пути расходились: гости отправились в восточное крыло, а король – в южное. Лукас привычно пошел вслед за Тибо, к спальне охраны. – Нет-нет, Лукас. Бенуа проводит тебя в твои покои. Лукас, похоже, ничего не понял, и Тибо пояснил: – В твои покои. Как положено врачу. – Но, сир, я же не врач… – Это пока. Не переезжать же тебе каждый месяц. Приходи завтра в полдень с нами обедать. Расскажешь, как зима прошла. Лукас еще не успел подумать, что ждет его во дворце. Пока он только стоял на месте и беспокоился, не слишком ли пыльные у него сапоги для гостевых комнат и не запутается ли он в приборах за королевским столом. Но Бенуа уже нетерпеливо покашливал, Ирма Сильная зевала во весь рот, а король удалялся прочь. Комната для будущего врача была обита зеленым бархатом и надушена мускусом. Огромные свечи озаряли черешневый секретер и лакея, который стоял перед камином как часть интерьера. Лукас оглядел свои сапоги, прежде чем ступить на шерстяной ковер. Так и есть, пыльные. – Добрый вечер, сударь, – приветствовал его лакей. – Сильвен Удача, к вашим услугам. Залакированные волосы, настойчивый взгляд, широкий рот. Ливрея на Сильвене Удаче сидела столь безупречно, как если бы это его скроили для ливреи, а не наоборот. Он указал на угли. – По приказу короля мы дали поленьям прогореть. Король говорит, вам привычна ночная прохлада. – Затем он указал на чайник, над которым клубился пар, и на блюдо с лепешками: – Крапивный отвар. Нутовые лепешки. Сами понимаете, сударь, кладовые пустуют. – Он поднял фарфоровую крышечку с розетки и добавил с завистью: – Мед. С наилучшими пожеланиями от королевы. Ну вот, сударь, если что понадобится, звоните. – Звонить? – переспросил Лукас, у которого и так от всего этого в голове звенело. Силвен Удача указал на шнур с кисточкой возле секретера. – Звонок, сударь. – А… – Ну вот. Если вам что-нибудь пона… – А кровать здесь есть? – перебил его Лукас. Лакей провел его в соседнюю комнату, где обнаружилась армия зеленых подушек. Там же Лукаса ждали его старый моряцкий мешок и гитара. – Ванная комната позади вас. Я нагрею вам воды, сударь? – А который час? – Думаю, что полночь. – Полночь… Нет, конечно, нет. Ложитесь спать. Сильвен поклонился и протянул Лукасу тяжелый медный предмет. – Ваш ключ, сударь. Доброй ночи. Лукас разделся, бросил дорожную одежду на свой мешок. Выпил залпом крапивный отвар и, стоя голышом посреди роскошной комнаты и глядя, как блики от свечей играют на перламутровых врезках секретера, твердо решил бриться каждый день. Наконец, справившись в нелегкой борьбе с армией подушек, он вытянулся на кровати. Всю зиму он проспал на соломенном тюфяке, с которого свешивались ноги. Но здесь, под балдахином цвета мха, он легко мог бы лечь и по диагонали, и поперек, и даже подрасти еще на голову. – Доброй ночи, сударь, – пожелал он себе и уснул. Наутро его разбудил голод. Он умылся холодной водой, чтобы не звонить Сильвену Удаче. Потом поглядел было на шнурок, но решил лучше спуститься в кухню. Марта, браня все на свете, щедро одарила его ломтем хлеба поразительной толщины. В туго завязанном, волочащемся по полу переднике, красная от пара из котлов, кухарка помешивала жидкую похлебку и проклинала зиму, скудную еду и фарингит. Особенно она сетовала на состояние здоровья Матильды, жены кузнеца, у которой кашель никак не проходил. – Ей-богу, прямо ворона каркает. Эй, Лукас? Ты меня слушаешь или уже в важные господа заделался? Кашель, говорю: мокрый, но никак не отстает. Хуже, чем подгоревший соус, и уж поверь, я знаю, о чем говорю. – Доктора ею занимаются? Марта повела поварешкой в воздухе, как бы говоря: «К черту Фуфелье». Вдруг Лукас сообразил, к чему она клонит. – О… нет-нет-нет-нет… Наведайся он к пациентке официальных врачей, они ему этого не простят. – А чего такого? Моя подруга Матильда чуть не при смерти, а ее спаситель сидит передо мной и жует толстенный ломоть хлеба! Что я, дура, такую корову да не подоить? – Это я, что ли, корова? – Ты самый, дорогуша. – А почему корова? – Потому что куры молока не дают. Иди уже, Матильда ждет. – Она меня ждет? – Да, она тебя ждет. Лукас глубоко вздохнул. Он дожевал хлеб и поднялся, опершись кулаками на стол. Матильда жила совсем рядом, возле фермы. Когда Шарль, ее муж, открыл Лукасу дверь, он сразу предупредил: – Я не врач. – Назвался «врач», оказался враль, – ответил Шарль, пропуская его внутрь. – Тебе бы, кузнец, сборник пословиц издать. Как вообще поживаете? Работаешь? – Да уж… – Шарль показал семь оставшихся после битвы с лесом пальцев. Грубое его лицо почернело от голода и дыма в кузнице. – Говоря между нами, Лукас, – сказал он, провожая гостя до спальни, – Матильда не от одного фарингита кашляет, как по мне. Больше от тоски, если хочешь знать мое мнение. Сидит горе в груди – румянца не жди, а Матильду горе ведь так и не отпустило. Ничего другого она не хочет, как только увидеть свою дочь. Хоть разок, просто знать, что она жива, что выросла как полагается. Лукас не знал, что ответить. Однажды вечером, в день равноденствия, Шарль с Матильдой отдали Гиблому лесу свою единственную дочь и так и не оправились от этого. Прачка полулежала в кресле: кожа у нее была белая, как кружевной подголовник, и сухая, волосы редкие. Молодость ее длилась недолго – лес быстро состарил ее, отняв дочь. – Здравствуй, Матильда. Говорят, ты кашляешь? |