Онлайн книга «Война»
|
Поэтому человечество обречено. Мы проезжаем Сектор Газа. Нигде ни души. Полное запустение, как в Ашдоде и Ашкелоне. Трупы гниют под летним солнцем, от монотонного и зловещего жужжания мух волосы на затылке встают дыбом. Джабалия, Хан Юнис – все города на территории Сектора теперь похожи друг на друга. Они мертвы. – Что ты наделал? – шепчу я. – Я не мог бросить тебя, – отвечает Всадник. Я смотрю на него. – Когда ты была ранена, – уточняет Война. Меня охватывает ужас. Даже когда Всадник был рядом и исцелял меня, он продолжал убивать. Наши взгляды встречаются, в его спокойном лице нет ни капли раскаяния. Он получит все: и меня, и конец света. Он всегда получает все, что хочет – по праву рождения. Отвожу глаза. Подумать только, а ведь еще вчера я фантазировала о нем… Снова смотрю на руины цивилизации. Я даже не представляла, что армия может совершать вылазки так далеко от лагеря. Но чем дольше я смотрю на места кровавой бойни, тем больше убеждаюсь, что армия Войны не так уж далеко продвинулась на юг. Здесь нет тлеющих зданий и мертвых солдат. Ничто не указывает, что человек сражался здесь с человеком. Зато есть груды костей. Много, много костей. – Ты посылал сюда мертвых? – спрашиваю я. Он снова смотрит на меня и коротко отвечает: – Я не мог бросить тебя. После этого я больше с Войной не разговариваю. Долгие, долгие часы… К сожалению, он, кажется, совсем не против. Только когда солнце уже садится, и Всадник сворачивает с дороги к пустующему аванпосту, он говорит: – Знаю, ты на меня сердишься. – Я не сержусь на тебя, – отвечаю, качая головой и ощущая на себе его взгляд. – Я зла на себя. Война спрыгивает с Деймоса и забирает поводья моей лошади, ведет их к ряду кормушек со старым кормом и к поилкам с мутной водой. Я осматриваюсь. Мы где-то на краю вселенной. Серьезно. Здесь нет ничего, только дорога и бесплодная, выбеленная солнцем земля. – Всего неделю назад твои собратья жестоко обошлись с тобой, – напоминает Всадник, – и ты все равно считаешь, что человечество следует пощадить? Я не отвечаю. Соскальзываю с Леди Годивы и морщусь от боли в ногах. Война привязывает мою лошадь и оборачивается. – Ответь, – требует он. Он выглядит сердитым, и почему-то мне кажется, что Всадник вспоминает ночь, когда на меня напали. – Зачем? – отзываюсь я. – Споры с тобой ни к чему не приводят. Война подходит ближе. – А если приведут? – мягко спрашивает он. – Если я выслушаю тебя и попытаюсь измениться, что тогда? Я вглядываюсь в лицо Всадника. Все в нем, каждая черта полна жестокости – жестокая красота, жестокая сила, жестокая личность. – Думаю, ты сам знаешь, что будет, если ты попытаешься измениться, – говорю я, поднимая голову. Мне и так тяжело держаться подальше от Войны. Если бы он дал мне повод поверить, что способен измениться к лучшему, у меня могло бы возникнуть искушение запятнать его доброе имя прямо здесь и сейчас. Взгляд Всадника падает на мои губы, глаза его вспыхивают. – И если я сделаю это, если я… изменюсь, станешь ли ты меньше стыдиться того, что ты моя, даже если весь мир меня ненавидит? – Я не твоя. – Есть огромная разница между желанием заняться сексом с красивым мужчиной и тем, чтобы принадлежать ему. Уголки его греховных губ приподнимаются в улыбке. – Ты моя. Ты знала это уже тогда, в Иерусалиме, когда впервые взглянула в мое лицо. Так же, как знал и я. Его взгляд падает на мои ключицы и шрам. Война подходит ближе. – Моя – в жестокости. Моя по силе. Моя по воле Божьей. Кажется, он сейчас меня поцелует. Он этого хочет, это написано у него на лице; к тому же Всадник ясно дал понять, что я его во всех смыслах этого слова. Но вместо того, чтобы наклониться и прижаться губами к моим губам, он отстраняется и… начинает разбивать лагерь. Все время, пока Война занят, я наблюдаю за ним. Почему он не скрепил наш договор? Он без колебания уничтожает людей. Так зачем выстраивать какие-то границы, когда речь идет о непокорной «жене»? – Что бы ты изменила во мне? – спрашивает он, кидая на меня взгляд через плечо. То, что движет тобой, чем бы это ни было. – Перестань убивать людей, – говорю я. Война ненадолго останавливается. – Хочешь, чтобы я отказался от своего предназначения? Да. Но требовать этого слишком нагло с моей стороны. Я подхожу к нему, хватаю другой конец тюфяка, который он держит в руках, и помогаю его развернуть. – Пощади хотя бы детей, – прошу я. Война отводит мои руки в сторону. Для того, кто не является человеком, он неплохо разбирается в благородстве – или что там это, по его мнению. – Дети вырастают, – говорит он, – а те, у кого было страшное детство, становятся мстительными. Становятся людьми, которые попытаются остановить Войну… Если его вообще можно остановить. Вспоминаю детство. Как сидела у отца на коленях и слушала истории о далеких землях, о людях, с которыми он был знаком. Помню, как мы с мамой на кухне готовили халу по рецепту, который передавался в нашей семье из поколения в поколение еще за сотни лет до того, как о нем узнала я. Помню, каким спокойным и полным любви было мое детство. Когда-то. До того, как… Закрываю глаза и слышу скрежет металла в тот день, когда к нам явились Всадники. В день, когда погиб отец. А потом, несколько лет спустя… Я захлебываюсь водой… Ледяной холод окутывает меня, выдавливает жизнь из этих воспоминаний. Всадник прав – трудно вспоминать о том, что любил, не вспомнив и того, что яростно ненавидишь. – Кроме того, – продолжает Война, не подозревая о том, что творится у меня в голове, – дети станут взрослыми и нарожают новых детей. Проблема, если пытаешься истребить человечество как вид. Война заканчивает разбирать спальные места и достает из поклажи на моей лошади пару поленьев, коробок спичек и немного растопки. – Тебя не волнует, что умирают дети? – спрашиваю я, садясь на одну из лежанок. – Уверена, какая-то часть тебя – например, та, что спасла меня, – все-таки обеспокоена этим. Всадник начинает разводить костер. – Голод не имеет к детям никакого отношения… А Смерть… – на губах Войны на секунду появляется грустная улыбка. – Смерть хочет только одного: держать весь мир в своих холодных объятиях. Так что нет, Мириам, меня это не страшит. |