Онлайн книга «Порча»
|
– Нет, ну вы вдумайтесь! – в коридоре сказала Марине Самотина. – За неполный месяц, значит, у девочки вырос живот, и сразу родила, так получается? – Действительно глупости, – сказала Марина. На следующий день она увидела Самотину подавленную, сбитую с толка. – Что случилось, Лариса Сергеевна? – Ох, Марина. Одно с другим не сходится. Полиция утром приезжала. Спрашивала, не могла ли Лиля быть беременной. – А почему им у самой Лили не узнать? – Она не разговаривает. Не реагирует на расспросы. Я говорю следователю: в августе живот у нее был плоским, это точно. Я еще любовалась через забор, думала, что и я такой стройной была когда-то. Нет, к ноябрю она, конечно, и могла ходить на четвертом месяце, но чтобы родить? Чушь! – И что полиция? – Двор Тамары перекапывают. Трупик ребеночка ищут. Ну чушь же, чушь! Никакого ребеночка полиция во дворе не нашла, и Самотина успокоилась. Сестрам Зайцевым сняли швы. За героем Прокопьевым активно увивались незамужние коллеги. А Марина существовала между школой и общежитием, и ноябрь слился в один длинный хлопотный день. Осень заканчивалась. Но у осени еще имелись в загашнике сюрпризы для молодой учительницы. В пятницу после уроков она схлестнулась с отцом девятиклассника Ерцова. Жилистый мужик в лыжной шапке, в дубленке, вошел, пачкая песком и снегом свежевымытый паркет. От него за километр веяло луком и раздражением. – Позвольте узнать, Марина… – Фаликовна. – Я давайте просто по имени, я вас старше лет на двадцать. Марина, за что вы невзлюбили моего Игоря? – У меня к вашему Игорю нет никакой нелюбви. Я ко всем ученикам отношусь одинаково. – По его дневнику так не скажешь. – Простите, но Игорь к моим урокам не готовится совершенно. Шумит, огрызается. Сегодня пришлось их с Татаровой рассаживать – так они внеурочными делами увлеклись. – Ну, допустим, у них с Татаровой любовь. Марина искренне удивилась: – А я тут при чем? Если Татарова не против, если ее родители – за, пятнадцать лет, самое время, мало, что ли, беременных школьниц по стране? В памяти прошмыгнули истории про племянницу вахтерши. – Это, в конце концов, забота их классного руководителя, – продолжала Марина, стараясь не дышать луковым запахом визитера, – но на своих уроках я требую порядка. Ерцов не унимался: – Если Игорь такой плохой… – Я не говорила! – …почему на других предметах он ведет себя тихо? – Кто сказал «тихо»? Пойдите по учителям! Спросите Ольгу Викторовну, что он творил на истории. – Ольга Викторовна мать Игоря вызвала, рассказала. – Ну вот! – И вы бы вызвали. Двойку ставить зачем? Аттестат запороть хотите? – Впереди шесть месяцев, чтобы исправить все двойки. Ерцов уселся на край парты и хрустнул кулаками. С его ботинок текло. – Марина, послушай меня. Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. Моему сыну литература даром не сдалась. Стишки ваши, – он кивнул на портрет Маяковского. – Какой в них смысл? Он – ребенок, ему гулять надо, свежим воздухом дышать. А не гнить над этими вашими классиками. От наглости Ерцова Марина онемела. Слова застряли в глотке. – Я эту хрестоматию полистал – пригодится оно кому-то в жизни? Тебе многое твой Пушкин дал? Деньги, может любовь? Он повысил голос, казалось, вся школа слышит. Наслаждался смятением зеленой девчонки. Дверь открылась: «спасение!» – тукнулась надежда и сразу умерла. В кабинет заглянула Каракуц. «Вдвоем, – подумала Марина, – они меня раздавят. Запла́чу, не выдержу». – Это что такое? – нахмурилась завуч. – Да вот, Татьяна Сергеевна, на философские темы общаемся. – Встать с парты! – скомандовала Каракуц. – Вы что себе позволяете? – Я… – Ерцов стушевался. – Вас ноги вытирать не учили? – Извините, тут подошвы… – Вы что же, учителям «тыкаете»? – Мы с Мариной… – С Мариной Фаликовной, – почти не разжимая губ, прошелестела Каракуц. Марина, остолбенев от неожиданности, наблюдала. – Да, с Мариной Фаликовной. – Ерцов, словно кролик перед удавом, замер перед завучем. – Доложила вам Марина Фаликовна про поведение Игоря? – Доложила. – Действуйте. Времени в обрез. Не поменяется – на второй год пойдет. А по поводу домашнего задания: я на каждый урок литературы буду приходить и проверять. Чтоб у него от зубов отскакивало. Ясно? – Да, конечно. Мы с матерью уже работаем. – До свидания. – Каракуц подвинулась, показывая папаше выход. – До свидания, Татьяна Сергеевна. До свидания, Марина… Фаликовна. Ерцов ушел. Каракуц осмотрела, кривясь, лужицы. – Двоечник. Девять лет стулья протирал. Плешь проел. Таблицу умножения так и не выучил. А нынче с сынком его носимся, с писаной торбой. – Спасибо, Татьяна Сергеевна. – Марина чувствовала, как трансформируется за минуту ее отношение к завучу. Кто бы предположил, что Каракуц примет ее сторону, защитит от хама? – Окна откройте, освежите кабинет. – Завуч повернулась к Марине тяжелым задом. – Макаренко бил их, собак. Неучей. Так и писал в «Поэме»: избил и не жалею. Человечище. Люба Кострова пошатывалась от смеха, слушая Марину. – Вот это да! Каракурт встала на сторону добра. – Мне бы так. Резко, по делу. Не сюсюкаться. – Это нужно – к хамам привыкнуть. Радости мало. В понедельник Люба отмечала день рождения. Марина пришла пораньше, помочь сооружать бутерброды. В кабинете Люба сервировала стол, ее дочурка очищала от кожуры бананы. – Поздравляю, милая. – Марина обняла подругу. – Пока никого нет, хочу вручить подарки. Очень скромные. Она выставила на стол домашнее вино – от дедушки, домашний, бабушкин, мед и завернутую в бумагу фотографию. – Это для музея. Люба развернула упаковку и присвистнула. Черно-белое фото в рамке запечатлело двухэтажное здание с ризалитами и стоящего у крыльца, опирающегося на трость господина. – Это же поместье Стопфольдов! – воскликнула Люба. – И… неужели сам Георгий Генрихович? – Собственной персоной, – сказала Марина. Настя приподнялась на цыпочки посмотреть снимок. – Кто этот, мам? |