Онлайн книга «Принц Модильяни»
|
Выражение ее лица становится жестким и беспощадным. – Я все для тебя сделала! Я нашла тебе нового посредника… – Ты только это можешь сказать? Поль для меня – как брат, если с ним что-то случится на войне, для меня это будет страшная боль… Он один из немногих в Париже, кто искренне любит меня. – Я тебя тоже люблю – тебе этого недостаточно? – При чем тут это? – Я посвящаю себя – тебе и твоему будущему! И я рада, что ты здесь, а не на войне. Посмотри на Пабло – разве он пошел сражаться? Я смеюсь и обращаюсь к Пабло: – Пабло, видишь, все хотят, чтобы я был таким же, как ты. Он улыбается и подыгрывает: – Что тебе сказать? Я сам иногда хочу стать как Модильяни. Я делаю еще один глоток и снова обращаюсь к Беатрис: – Я – не Пикассо, и никогда им не стану. – Чем ты хуже него? Эта фраза, произнесенная Беатрис в присутствии Пабло, меня унижает и оскорбляет. Я подхожу к ней вплотную и повышаю голос: – Я – не Пикассо! Но Беатрис решительна в своем намерении задеть меня: – Ты не понимаешь, что можно стать богатым, просто создавая картины? – Не преувеличивай: я не так уж богат. – Пабло шутит, чтобы разрядить обстановку. Все смеются. Однако Беатрис не намерена успокаиваться. – Только глупые не зарабатывают денег. Ты должен писать картины и продавать их. Поль Гийом ждет твои картины, и я ему гарантировала, что ты их напишешь. – Ты гарантировала? Сколько всего хорошего и полезного ты для меня делаешь! – Я не скрываю сарказма. – Я создаю благосклонность публики к тебе. – Но благосклонность имеет очень высокую цену: конформизм. – Ты видишь в этой комнате конформистов? – А ты думаешь, что достаточно быть художником или поэтом, чтобы не быть конформистом? – Лучше живой конформист, чем мертвый оригинал! И вообще – это не так: настоящие художники делают то, что хотят. – Но наши с тобой желания – не совпадают! И ты хочешь, чтобы я был посредственностью. – Продавать означает быть посредственностью? – Да, если для этого я должен писать как все. – Ты пишешь не так, как все. Ты – Модильяни, ты стоишь больше других, просто ты этого не знаешь и сам не веришь в это. Ты предпочитаешь преуменьшать свой талант. – Зато я не страдаю манией величия, как ты. – Кто тебя убедил бросить скульптуру и спокойно заниматься живописью? Благодаря мне тебя начали замечать! Ты знаешь, что с тобой хочет познакомиться еще один торговец картинами? В этот момент все становятся более внимательными. Прежде им просто доставляло удовольствие быть свидетелями ссоры – теперь же добавились любопытство и возможность посплетничать. – И кто же? – Леопольд Зборовский. Наша публика обменивается понимающими взглядами; очевидно, все его знают. – Вы знаете, что он хочет стать поэтом? Он тоже пишет стихи, – Макс Жакоб говорит невпопад. – А разве Зборовский – не торговец антиквариатом? – В отличие от Макса, Пабло более конкретен. – Нет, он работает со многими художниками и хочет продавать наши картины. Я не могу поверить услышанному. Кажется, Беатрис даже не понимает, что только что совершила грубую ошибку. – Наши? – Картины, которые ты пишешь. – Ты сказала «наши». – Они ему очень нравятся. – Наши картины? Я обращаюсь к остальным: – Она сказала «наши»? Она правда так сказала? Вы слышали? Все пребывают в полном замешательстве и молчат. – А тебе? Тебе они нравятся? Тебе нравятся наши картины? Я снова пью из горла. Она уходит от ответа и продолжает гнуть свое: – Он еврей, как и ты. И он в восторге от твоих портретов. – А тебе они нравятся? – Я повышаю голос. – Отвечай! – Конечно, они мне нравятся. Ты не слышишь, как я об этом говорю с другими? Я всегда хорошо отзываюсь о твоих работах. Я становлюсь саркастичным. – Ты говоришь как в журнальной статье. Складываешь слова, чтобы описать картины, – но не знаешь, что видишь, когда смотришь на них. – Складывать слова – это моя работа, я журналист. Я выпиваю за один глоток больше вина, чем могу проглотить, и закашливаюсь. – …Они тебе не нравятся. Это читается на твоем лице. – Неправда! – Не нравятся! – Неправда! Я люблю твои картины! Беатрис начинает плакать. Жан встает и призывает знаком своих друзей сделать то же. – Возможно, нам лучше уйти. Все встают, кроме Пикассо, который с абсолютным спокойствием вмешивается в разговор: – Твои картины очень нравятся Беатрис. Я тебе говорю это как друг. Я смотрю на него и снова пью. Он продолжает: – Знаешь, для большинства людей наше искусство представляет проблему. Они настаивают на портретном сходстве. Они всегда рассчитывают, что картины будут похожими на оригинал. – Мои картины не должны быть похожими на оригинал. Изображать реальность мне неинтересно. – Амедео, я это знаю. – Я ненавижу реальность. – Я тебя понимаю. – Я пишу то, что внутри, а не то, что снаружи. – Пойми: наши работы могут продаваться или не продаваться, но практически никто их не понимает по-настоящему. Их поймут позже, необходимо время. Сейчас людей просто привлекает новизна. На этот раз реакция Беатрис обращена к Пикассо; она говорит со слезами на глазах и некоторой агрессией в голосе: – Людей? Пабло, о ком ты говоришь? – Обо всех. – И обо мне тоже? «Люди» для тебя все, кто не является художником? Они все не в состоянии понять искусство? Ты говоришь о нас, бедных идиотах, которых привлекает лишь мода? – Вроде того. – Спасибо за поддержку, Пабло! – Не обижайся. – …В любом случае, понимают они или нет – неважно. Какое это имеет значение, когда их задача – просто покупать! Я не упускаю случая уязвить ее: – Покупать, не имея ни малейшего представления об искусстве? Это то, чего ты добиваешься? – Да! А что в этом такого? Ты слышал, что сказал Пабло? Они поймут позже. Сейчас они недостаточно умны. |