Книга Принц Модильяни, страница 77 – Анджело Лонгони

– Оскар, что-то не так?

– Я голоден.

Он мне улыбается – и я вижу, что наша дружба снова разгорается.

Он бесконечно важен для меня. Он единственный, кому я доверял свои секреты. Это друг, который способствовал моему росту, человек, который помог мне подняться, в то время как мои братья и мой отец даже не замечали моего существования.

Мы сидим за столом ресторанчика на набережной.

– Мне не хватает моря Ливорно. Мне хорошо во Флоренции, но это не то же самое, что жить здесь. Это солнце, эти блики…

– Я знаю, что ты женился.

Оскар кивает.

– У тебя есть дети?

– Сын.

Все, о чем он мечтал, постепенно осуществилось.

– Оскар, ты счастлив?

Он становится задумчив; мой вопрос застал его врасплох.

– Дедо, ты не изменился… Ты всегда был таким: задаешь сухие, внезапные вопросы – и претендуешь на ответ.

Я улыбаюсь и жду, что он ответит.

– Ты спрашиваешь, счастлив ли я? Сейчас все идет довольно хорошо, я люблю свою жену и сына, работаю, – но достаточно ли этого, чтобы считать себя счастливым? Сейчас это так. Но если принять во внимание всю мою жизнь до настоящего момента? В детстве я знал только бедность, потом болезнь отца, его смерть. Я рисковал жизнью, работая за гроши…

– Это в прошлом. Сейчас ведь все хорошо, так? Я узнал, что твои работы были представлены на венецианской биеннале.

– Да, два раза.

– Ты разве не доволен?

Он не отвечает.

– Ты продаешь картины?

– Да, на жизнь хватает. Прошлое, Амедео. Именно в этом проблема. Нужно бы его вычеркнуть, особенно когда в настоящем все хорошо. Если ты не расстанешься с прошлым – то, когда оборачиваешься, видишь тот ад, в котором всегда жил. Он все еще позади тебя, на расстоянии шага, и он может снова тебя поглотить.

Я не изменился – и Оскар тоже. Страхи не отпускают его, продолжают преследовать.

– Я написал картину – натюрморт, накрытый стол. Ничего особенного, но она имела успех. Ее купил Густаво Сфорни, флорентийский коллекционер. Я приобрел благосклонность этого типа, и он ввел меня в буржуазную среду.

– И люди начали покупать.

– Да.

– Это же хорошо?

Тишина. Я наблюдаю за ним, пытаясь понять, что ему на самом деле приходит на ум.

– Когда я продаю картины этим людям, я думаю о своем отце, который умер, не имея денег на лечение. Думаю о своей матери, которая убирала дома тех же хозяев, которые платили гроши моему отцу. А теперь я захожу в эти элегантные гостиные, до боли похожие на те, в которых прислуживала моя мать, – и вижу в них лишь страдания моих родителей.

Он улыбается и обращает взгляд к морю.

– Все эти безмятежные люди хотят купить мои картины, чтобы добавить яркости своим слишком строгим домам.

– Но это ведь именно то, о чем ты мечтал?

– Да, это так.

– Но ты представлял себе, что будешь более доволен?

– Да, представлял.

Я не хочу ему напоминать, что я предостерегал его от такого выбора.

– Оскар, возможно, ты просто должен привыкнуть; тебе нужно время.

– Я даже ездил отдыхать на море в Кастильончелло с людьми, которые потом купили мои картины. Благодаря моим покупателям я познакомился с живописью Сезанна и Ван Гога. Как будто съездил в Париж.

Он снова смотрит на море.

– Странная наша жизнь, Амедео. Я пролетарий, но в итоге веду буржуазный образ жизни. Ты из хорошей семьи, но стал представителем парижской богемы.

– А тебе откуда известно про парижскую богему?

– Я время от времени встречаюсь с Арденго Соффичи. Он часто бывает в Париже и кое-что рассказывал о тебе. Он очень дружен с Северини и Ортисом де Сарате.

Я читаю в его глазах ностальгию по нашим временам в Венеции.

Какое-то время мы молча едим жареную рыбу.

– Твоя болезнь вернулась?

– Это сильно заметно?

– Ты немного истощен. Похудел.

– Знаешь, в течение трех лет болезнь никак не проявлялась.

– Что говорит врач?

– Вести себя хорошо.

– Иначе?

– Умру.

Мы смеемся в унисон.

– А если будешь плохо себя вести, то сколько тебе осталось, по его мнению?

– Он не знает.

– Значит, веди себя так, как считаешь нужным.

– Он запретил мне ваять.

– Амедео, ты же художник, какое тебе дело до ваяния?

– Я скульптор.

– Чепуха. Ты просто упрям. Если бы тебе запретили писать картины – ты бы сказал, что ты художник. Ты всегда все делаешь наоборот.

– Ты такого обо мне мнения?

– Конечно. Ты обеспеченный буржуа, но хочешь жить богемной жизнью, ты талантливый художник, но хочешь быть скульптором, ты учился в школе маккьяйоли, но кого ты больше всех ненавидишь?

– Маккьяйоли.

– Ты во Флоренции, но хочешь поехать в Венецию, а когда ты в Венеции, то хочешь поехать в Париж. Амедео, ты всегда движешься в противоположном направлении от того пути, которому должен следовать.

– Хочу заметить, что эта характеристика относится и к тебе.

– Я знаю, мы два идиота. А может, быть идиотом необходимо для того, чтобы стать художником?

– Оскар, мне кажется, именно так и есть.

– С тех пор как ты приехал в Ливорно, ты что-то сделал? Написал картину? Создал статую?

Я открываю немного шаткую, со скрипящими петлями, деревянную дверь. Внутри все в пыли. Через слуховое окно проникают лучи солнца, которые очерчивают яркий прямоугольник по центру комнаты.

– Я арендовал помещение на то время, пока буду в Ливорно; это бывший склад.

– Я вижу. Но разве тебе не говорили избегать пыли?

– Да, но просто он дешево стоит…

Оскар обходит комнату, стараясь ничего не трогать, чтобы не испачкаться. Он замечает три скульптурные головы, лежащие на полу.

– Это твои скульптуры?

– Я над ними еще работаю.

– То есть они еще не закончены?

– На самом деле они никогда не будут закончены. Мне нравится необработанный камень.

Повисает долгая пауза, во время которой Оскар внимательно рассматривает мои скульптуры. Он явно заинтересован; я не знаю, может ли ему такое понравиться, но он пытается понять замысел.