Книга Семь мужей Эвелин Хьюго, страница 90 – Тейлор Дженкинс Рейд

Странно, но Грейс не сопротивляется. Просто говорит «спасибо» и собирает свои вещи. Все идет без сучка, без задоринки, пока Эвелин не останавливает ее на выходе и не обнимает.

Грейс, кажется, слегка удивлена, хотя ей определенно приятно.

– Ты ведь знаешь, что я не справилась бы без тебя в эти последние годы? – Эвелин отстраняется.

Грейс краснеет.

– Спасибо.

– Повеселись в Коста-Рике. Оторвись по полной.

Грейс выходит и закрывает за собой дверь, и только тогда я начинаю понимать, что происходит.

Эвелин никогда не позволит тому, что сделало ее знаменитой, стать причиной ее смерти. Никому и ничему она не позволит властвовать над собой.

Эвелин умрет, когда захочет.

И она хочет умереть сейчас.

– Эвелин, – говорю я. – Что вы…

Я не могу заставить себя произнести или даже предположить это. Сама мысль об этом абсурдна. Эвелин Хьюго и самоубийство.

Я представляю, что произношу это вслух, а потом наблюдаю, как Эвелин смеется надо мной, над моим богатым воображением и моей глупостью.

Но я также представляю, что произношу это и слышу, как Эвелин отвечает простым и смиренным подтверждением.

И я не уверена, что готова переварить любой из этих сценариев.

– Да? – Эвелин смотрит на меня. Она не выглядит ни обеспокоенной, ни встревоженной. Она выглядит так же, как и в любой, самый обычный день. – Что?

– Ничего.

– Спасибо, что пришла сегодня. Знаю, ты сомневалась, сможешь ли, и я… Я просто рада, что ты смогла.

Ненавижу Эвелин, но думаю, она мне очень нравится.

Я предпочла бы не знать ее вовсе, но не могу не восхищаться ею.

Что со всем этим делать? И что все это значит?

Я поворачиваю ручку входной двери и выдавливаю несколько слов, составляющих суть того, что у меня на уме.

– Пожалуйста, Эвелин, будьте осторожны.

Она берет меня за руку, коротко сжимает и отпускает.

– Ты тоже, Моник. У тебя впереди исключительное будущее. Ты выбьешь из этого мира все самое лучшее. Я действительно в это верю.

Эвелин смотрит на меня, и на долю секунды выражение ее лица становится понятным. Оно мимолетно и едва уловимо. Но оно есть. И я знаю, что мои подозрения верны.

Эвелин Хьюго прощается.

69

Спускаясь в туннель метро, проходя через турникеты, я все время думаю, не повернуть ли назад.

Постучать в дверь?

Позвонить на 911?

Должна ли я остановить ее?

Я могу прямо сейчас подняться по ступенькам метро. Могу вернуться к Эвелин и сказать: «Не делай этого».

Я могу это сделать.

Мне просто нужно решить, хочу ли я это сделать. Должна ли я это сделать. Правильно ли это.

Она выбрала меня не только потому, что чувствовала себя обязанной мне. Она выбрала меня из-за моей заметки о праве на смерть.

Она выбрала меня, потому что я продемонстрировала уникальное понимание потребности в достойной смерти.

Она выбрала меня, потому что я вижу потребность в милосердии, даже когда то, что составляет милосердие, трудно проглотить.

Она выбрала меня, потому что доверяет мне.

Мой поезд с грохотом въезжает на станцию. Мне нужно войти в вагон и встретить маму в аэропорту.

Двери открываются. Толпа людей выплескивается. Другая толпа втягивается внутрь. Подросток с рюкзаком толкает меня в сторону. Я не вхожу.

Звонок. Двери закрываются. Станция пустеет.

Я стою. Словно замороженная.

Если думаешь, что кто-то собирается покончить с собой, разве ты не пытаешься его остановить?

Разве ты не позвонишь в полицию? Разве не попытаешься сломать стены?

Станция снова начинает медленно заполняться. Мать со своим малышом. Мужчина с продуктами. Трое хипстеров во фланели и с бородами. Толпа собирается быстрее, чем я успеваю отмечать каждого.

Мне нужно сесть на следующий поезд, чтобы повидаться с мамой и оставить в покое Эвелин.

Мне нужно развернуться и пойти спасать Эвелин от нее самой.

Вижу два слабых огонька на рельсах. Поезд приближается. Я слышу его грохот.

Мама может добраться до дома сама.

Эвелин никогда не нуждалась в спасении.

Поезд въезжает на станцию. Двери открываются. Люди выходят наружу. И только когда двери закрываются, я понимаю, что вошла в вагон.

Эвелин доверяет мне свою историю.

Эвелин доверяет мне свою смерть.

И в глубине души я знаю, что остановить ее было бы предательством.

Независимо от моих чувств к ней, я знаю, что она в здравом уме. Я знаю, что с ней все в порядке. Я знаю, что она имеет право умереть так, как жила, полностью на своих собственных условиях, не оставляя ничего на волю судьбы или случая, сохраняя власть над всем этим в собственных руках.

Я хватаюсь за холодную металлическую стойку. Меня качает и трясет. Пересаживаюсь на другой поезд. И только оказавшись у выхода для прибывающих и увидев машущую рукой маму, понимаю, что целый час пребывала почти в оцепенении.

Слишком много всего.

Мой отец, Дэвид, книга, Эвелин.

Мама уже близко, и я обнимаю ее, прижимаюсь лицом к плечу и плачу.

Слезы, что льются из меня, собирались годами. Чувство такое, будто какая-то прежняя версия меня прорывается наружу, прощается и уходит, освобождая место для меня новой. Той, которая сильнее, циничнее к людям и оптимистичнее в отношении моего места в мире.

– Ох, милая. – Мама сбрасывает с плеча сумку, не обращая внимания, куда та упадет, не обращая внимания на людей, которым приходится обходить нас. Она крепко обнимает меня обеими руками, гладит по спине.

Я плачу, и мне не стыдно. Плачу и не спешу объясняться. С хорошей матерью не надо ни стесняться слез, ни объясняться. Хорошая мать все поймет и сделает все сама. А моя мать всегда была хорошей, замечательной.

Я наконец отстраняюсь. Вытираю глаза. Слева и справа мимо нас проходят люди, бизнес-леди с кейсами, семьи с рюкзаками. Некоторые пялятся на нас. Но к этому я привыкла. Даже в таком плавильном котле, как Нью-Йорк, немало тех, кого удивляет, что мать и дочь могут выглядеть так, как мы.

– В чем дело, дорогая? – спрашивает мама.

– Даже не знаю, с чего начать, – говорю я.

Она берет меня за руку.

– Я, пожалуй, откажусь от попыток доказать тебе, что понимаю систему метро, и мы просто возьмем такси. Что скажешь?