Книга Игла бессмертия, страница 65 – Дмитрий Бовичев

Собрал он из своих, да беглых, да прочих людей ватагу, но не разбойничью, а рекрутскую. Потому как нарядил он их в мундиры, нацепил им сабли и отправил по казённым деревням за солдатами. Когда мужичков доводили до Боброцска, то уже я сажал их в широкие бочки, укрывал соляными мешками и спускал в карбасах по Дону до Азова. Оттуда на знакомом торговце морем до Кафы, а потом до Истанбула, всё по дядиному пути.

– А-а-а-а, так это мы ваших покрутчикив покосылы, нэ царских? – влез казацкий голова.

– Да.

– Уф… як гора с плеч долой! – Перещибка перекрестился на красный угол.

– А что же, в Экспедиции доходов ничего не видели? – спросил Воронцов.

– Вы знаете нашего исправника, Колоскова, всё за него делает секретарь. – Мурза многозначительно замолчал.

– А тот ходит на помочах у Семихватова, так?

– Именно так.

– Но ведь такое воровство невозможно скрыть!

– Почему же? Можно. Ревизские сказки пишутся исправно, налоги поступают исправно. Считай сам, один крепкий мужик двадцати – двадцати трех лет в Истанбуле стоит, на наши деньги, пятьсот рублей, а податей с него нужно заплатить в год три рубля с полтиной. Вот и весь ответ.

Георгий помолчал. Он никогда не задумывался над устройством жизни в Империи, и продажа крепостных никогда не вызывала в нём чувства несправедливости. Но история Корчысова внесла разлад в его убеждения. Воронцов, конечно же, протестовал против продажи крепостных туркам, но, к своему удивлению, теперь он, кажется, стал противиться и самой продаже. Впрочем, разбираться с этим сейчас не было времени.

– И что же дальше? – вернулся он к допросу.

– А так и пошло – князь ясырь собирает, я везу и продаю.

– И сколько же крепостных вы продали?

– В нашем уезде пять казённых деревень, и сейчас мужиков там не осталось. А по счёту… по счёту двести семьдесят душ.

– Ну вы и подлюки – православных нехристям продавать, – вставил своё слово Перещибка.

– А мне что, я не вашей веры. А вы-то своих мужиков сами торгуете, деревеньками продаёте-покупаете. Где разница? А там, за морем, ещё и следят за ними, потому как денег не в пример больше плачено.

– Оставь свои наставления при себе, – осерчал Воронцов. – Расскажи про мор.

– Это идея князя. Ему надоело выплачивать подати – по ревизским сказкам набежала большая сумма, а кроме того, с деревень ещё можно было баб, девок да недорослей набрать – моровое поветрие всё спишет.

– А что колдун?

– Он и вызвался болезнь устроить, иначе откуда бы её взять.

– А что ему нужно взамен?

– Не знаю, что-то зарыто здесь, под хутором, это ему надо.

– Расскажи о нём всё, что знаешь.

– Знаю немногое. Он появился в Боброцске весной, сразу после того как перебили рекрутскую команду. Узнал откуда-то, что у князя с Перещибкой вражда и тяжба и пришел прямо в усадьбу. Слуги его выкинули было, да только все, кто его выдворял, на следующий день слегли и к вечеру отошли. Оттого князь ему и поверил.

– А заради чого этот пёс шелудивый судиться со мной стал? – влез Перещибка.

– Кто, колдун?

– Семихватов!

– А-а-а… только чтобы убрать вас подальше от Берёзовки. Опасался, что вы спутаете ему планы.

– И не зря боявси, сукин выкормыш!

– А что ты знаешь о такой Прасковье, мещанке из Боброцска? – спросил Воронцов.

– Ничего, – подумав, ответил мурза. – Никогда о ней не слышал.

– А слышал ли ты от князя или колдуна, – тут Воронцов и сам несколько затруднился с определением, – про такую старую ведьму с необычными зубами?

– Нет.

Что ж, первый допрос можно было считать завершённым. Впрочем, он мало походил на допрос, каковой бы устроили мурзе в застенках Тайной Экспедиции. Скорее, беседа, но Воронцов спешил и устроил её только для того, чтобы Корчысов не успел за ночь напридумывать чего-нибудь.

– Если ты рассказал всё честно, то я, как и обещал, замолвлю за тебя слово перед Сенатом.

Корчысов поглядел капитану в глаза и кивнул.

Мурзу вместе с прочими заперли в избе и приставили к ним часового.

Воронцов вышел на двор и глубоко вдохнул – после духоты общего дома на свежем воздухе была благодать. Он присел у крыльца и прикрыл глаза, подставив разгоряченную голову прохладному дыханию ночи.

Допрос завершился далеко за полночь, но капитан не хотел спать, напротив, чувствовал некоторое возбуждение. Ведь, дай-то Бог, дела налаживались – теперь он знает всё, он свободен, а вокруг друзья. Враг же – раскрыт, ослаблен и, вернее всего, вовсе не будет иметь сил для штурма. Быть может, уже завтра никого не останется в лагере.

Подошёл Перещибка, он тоже пребывал в приподнятом настроении.

– Закурим, пан капитан? – Казак предложил свой кисет. – Я, ей-богу, писля рассказа цього татарина як заново на свет народывся.

– Пожалуй, не откажусь.

– История его вокруг Азова вертелась, а так уж выйшло, що и моя оттуда же родом, так не откажите и мою историю послухать.

Воронцов поглядел на казака и кивнул.

Они присели на ступеньки, раскурили трубки и Перещибка начал:

– Початы с того, що у моего отца було два сына – Андрей и Степан. Жили мы на Украине и, бывало, гуляли с запорожскими товарищами в крымских деревнях, шуровали в огородах турецкого султана на иншому берегу Чёрного моря, хаживали в гости к ляхам, хошь и було цэ противу договоров.

Однако русские царицы год от года всё бильше и бильше забирали у казаков волю, и ось забрали её всю. Пришёл генерал Текели и выгнал усих запорожцев, а Сечь сровнял с землёй.

Хоть и жили мы тогда не в Сечи, а на Каменном Затоне, а обиду брат мий принял, як бы его хату спалылы. Ось тогда-то и разошлись наши с ним шляхи-дорожки. Вин був весь в батька, пылкий нравом, скорый на решения. Не примирился он с такой обидой, а собрав сотню таких же горячих хлопцев и отправился в Крым, на службу хану.

Я же, погоревав за казацкие вольности, решил стать чумаком. Богато где я ходил с возами: и в Крым же, и к Азову, и дальше, до Ногайской Орды. И жилось мне привольно: на Украине – дом, жинка и отдых, а в дороге – степь, резвый конь и сабля! И ось однажды знакомец мой, ногайский татарин Курбай, пообещался доставить мне китайского шёлку и персидских ковров – товар дуже дорогой и денежный, коли продать его в Киеве.

Подтолкнул мени тоди черт ударить с ним по рукам – захотелось вместо широкой хаты дом себе каменный поставить на Затоне. Уговорились загодя, а встреча возьми и выпади на тот год, колы русская императрица повелела взять Крым. Знав бы ранише, так сидел бы дома, смаковал люльку да держался за жинку, алэ весть застала, когда уж чекал я своего знакомца на реке Кубани, що в Ногайских землях.