Книга Улей, страница 20 – Грегг Олсен

Калиста и не думала расстраиваться. Сосредоточила своё внимание на компакт-дисках, которые заказывала у расширяющегося предприятия Марни Спеллман.

— Я слышу зов, — призналась она Риду как-то в феврале.

— Зов? — Её слова не поддавались осмыслению.

— Голос говорит мне, что я должна уехать. Что меня ждет нечто более значимое.

— Более значимое, чем твои дети? Чем я?

— Вряд ли ты поймешь. Я сама поняла это только недавно. Речь идет о более высокой цели.

Глаза Рида наполнились слезами.

Калиста с тревогой посмотрела на мужа. Потом потянулась к нему, и они обнялись.

— Я тебя не понимаю, — произнес он.

— Знаю. Тебе это трудно понять. Рид, ты часть того мира, который создан для удобства мужчин: ты и наши мальчики в центре, а я на периферии. Но все же попытайся взглянуть на это моими глазами. Попытайся понять, что быть женой и матерью — это еще не вся жизнь, не конец всего. Я выхолощена. Во мне зияет пустота. Неужели ты не видишь?

Кто эта женщина?

— Нет, — отвечал он. — Я не могу этого понять. На мой взгляд, быть матерью наших сыновей — это большая честь, дар, который только ты способна преподнести. Более высокого предназначения просто быть не может.

Он старался, силился говорить на том же языке, к какому прибегала она.

Дар. Предназначение.

— Рид, — сказала Калиста, отстраняясь от него. — Я люблю тебя. Люблю. И мальчиков наших люблю. Мне трудно тебе это говорить, но время пришло, и себя я должна любить больше. Так предначертано судьбой.

Рид оставил попытки понять жену. Покраснел.

— Как предначертано? Калиста, наш брак… это всегда было равноценное партнерство. В нашей семье никогда не было, чтобы кто-то считался главнее другого.

Калиста отступила от него на шаг.

— Вот-вот. А почему, спрашивается? Почему я должна быть тебе равным партнером, а не главой семьи? Почему я, как женщина, не могу решать, как нам жить, в какую сторону двигаться?

— Калиста, этот дом выбрала ты. Мы растим двух сыновей, потому что ты хотела детей. Имена им тоже выбрала ты.

Калиста оставалась спокойной, безмятежной.

— Рид, к принятию всех этих решений подвел меня ты. В этом доме хотел жить ты, а я просто сказала, что мне он понравился больше остальных, хотя для меня куда предпочтительнее был дом с большим цветником на Филлмор-стрит.

— Да ведь то был не дом, а развалюха! — в отчаянии вскричал Рид.

— Да, ты так и сказал, — пожала плечами Калиста. — И я приняла к сведению. Что касается имен для наших сыновей, Брэйди звали твоего шафера, а имя Кристиан носила в девичестве твоя бабушка.

Рид знал, что она права, но не мог оставить её упреки без ответа.

— Ты сама предложила эти имена.

— Да. Потому как знала, что ты их одобришь.

Калиста посмотрела на компакт-диски, которые слушала в последнее время.

Проследив за её взглядом, он метнулся к столу и смахнул пластмассовые коробочки на пол.

Она не рассердилась. На лице её появилось грустно-задумчивое выражение. И даже едва заметная улыбка. Печальная улыбка, позже отметил он. Ни в коем случае не неприязненная. Эта улыбка происходила от глубоко запрятанного в ней «знания», как она выражалась, напоминавшего, что пришел её черед и мужу её не переубедить.

— Мальчики с тобой не поедут, — сказал он.

— Знаю, — ответила она. — Они принадлежат тебе.

Рид был вне себя от возмущения.

— Калиста, ты издеваешься? О чем ты думаешь? Ты — их мать. Ты нужна им.

Она покачала головой.

— Рид, я нужна себе самой.

* * *

16 сентября 2019 г., понедельник

Линдси выросла на «Беренстейновских медвежатах» ^[11] и других книжках, которые ненавязчиво пестовали в девочках убежденность, что они могут стать теми, кем захотят быть. Сама она, решив пойти на службу в полицию, даже не задумывалась о том, что служитель закона — не женская профессия. Её мать, избравшая стезю педагога, а не архитектора лишь потому, что в школе она была единственной девочкой в классе по черчению, восприняла выбор дочери как подтверждение того, что прежние условности, которые она в свое время не посмела нарушить, утратили свою значимость.

Если Рид Салливан верно оценивал ситуацию — а ничто не указывало, что это не так, — философия Марни Спеллман строилась на том же принципе, но была более радикальна: вторгалась на территорию семейных отношений, позволяя — нет, даже требуя, — чтобы жена и мать бросила супруга и родных детей.

— Должно быть, для вас это стало ударом, — промолвила Линдси. — Что она так вот взяла и ушла.

— Не то слово, детектив. Да. Сильнейшим.

— Она сразу уехала?

— В тот же вечер. Взяла с собой только то, что уместилось в два старых чемодана, и вызвала такси до аэропорта.

— А ваши сыновья? Как она им объяснила свой уход?

— При их разговоре я не присутствовал, — отвечал Салливан. — Она закрылась с ними в нашей спальне. Позже Брэйди сказал мне, будто она обещала, что уезжает ненадолго. Якобы в гости к новой подруге. Что-то вроде этого. И даже не намекнула, что возвращаться не намерена.

Он перестал гладить кошку.

— Несмотря на все её высокопарные речи о саморазвитии, о том, что она достойна быть кем-то более значимым, чем просто матерью и женой, Калиста была трусливой лгуньей. Ей не хватило смелости сказать мальчикам правду.

— Какую правду?

— Что мы ей не нужны. Больше не нужны. Что в её сердце нет места ни для кого, кроме неё самой. И той женщины.

— Марни Спеллман?

— Да, именно.

16 сентября 2019 г., понедельник

Беллингем, штат Вашингтон

Рид Салливан теребил вытянувшуюся нитку на своем кардигане. Он выглядел растерянным, словно перенесся в прошлое, где теперь чувствовал себя чужим. Линдси заметила, что по его лбу скатывается капля пота.

Воспоминания давались ему с трудом. Отзывались болью. Он рассказывал о том, как выставил дом на продажу в надежде, что Калиста дорожит их браком и согласится дать им второй шанс.

— Она присылала письма и оставляла на автоответчике сообщения, уверяя, что она скучает по своей семье и хочет, чтобы мы продали дом и переехали в Вашингтон. Мальчикам тогда было шесть и девять лет. Наверно, я дал слабину. Подумал: если мы хотим как-то наладить свою сломанную жизнь, нужно приспособиться к её жизни и к тем требованиям, что с этим сопряжены.