Книга Чадо от профессора, страница 25 – Саша Ким

— Ай, черт!

Следующим на очереди увечьем стал подзатыльник, отвешенный бабушкой:

— Не чертыхайся мне тут! Что у тебя там? — ба дёрнула меня за руку и принялась разглядывать запястье.

— Больно, — зашипела я, когда она стала изучающе тыкать его пальцами.

— В травмпункт, — безапелляционно постановила ба.

— Но я на пару опаздываю! — попыталась урезонить я старушку.

— Успеешь. Такси возьмём.

Она оказалась права. В это время больше не нашлось счастливчиков, решивших с утра пораньше ломать конечности. Поэтому на рентген я прошла без очереди.

— Трещина, дорогуша, — постановил доктор.

Мне наложили гипс, и отправили восвояси.

Чудно. Я упаковала гипс поглубже в рукав своей безразмерной толстовки.

— Вот теперь на свадьбу к папе пойдёшь с гипсом, — как бы между прочим постановила бабушка, пока мы ехали в такси.

— Что? У них свадьба?! — непонимающе нахмурилась я. — Столько лет жили, детей наделали, а теперь свадьбу решили играть? Что за бред? Боится, что новым деткам наследства не достанется?! — взорвалась я. — Я-то им там зачем? Не пойду!

— Угомонись, — бабушка взяла меня за целую руку. — Они такие же мои внуки, как и ты. И нечего вам делить. Родню не выбирают. Ты пойдёшь, и будешь вести себя прилично. Чтобы не позорить мое доброе имя. Я велю Виталику за тобой присмотреть!

— Присмотреть? А сама ты не идёшь что ли? — непонимающе спросила я.

— Они собрались свадьбу в глуши какой-то праздновать. Не поеду. Ты езжай. И подарок от меня передашь.

Я в недоумении. Молча отвернулась к окну.

Уже скоро на горизонте показалось величественное здание университета. И я с облегчением вылезла из такси.

— Диктаторша! Сама значит, не хочет ехать, а мне… М! Ненавижу это все!

Во всей этой утренней канители есть и свои плюсы. Бабушке пришлось сообщить о планах на меня, а так же выбросить из головы дурацкое сообщение.

Кстати, что там? Топая к аудитории, я достала телефон, и неуклюже принялась тыкать в экран левой рукой. Правая теперь недееспособна.

«Ты права. Я перешёл черту. В этом уравнении все должно остаться на своих местах».

Я проглотила ком в горле, и потянула ручку двери.

— Валерия Александровна, — холодно приветствовал меня Костя. — Решили все же почтить нас своим присутствием? Вы опоздали на полчаса. Это ни в какие рамки.

Я было подумала сказать, что опоздала по уважительной причине, продемонстрировать свой гипс, надежно спрятанный под рукавом толстовки. Но этот его тон… Что это с ним? Собирается снова воевать?

Так и не найдясь, что ответить, я продолжила молча стоять у двери, тараня Костю взглядом, в надежде, что он совладает с не пойми откуда навалившейся враждебностью и позволит мне сесть на своё место.

— Что ж, если вы так в себе уверены, — протянул он, не прерывая зрительного контакта, — прошу к доске. Вот задание по новой теме, решайте, а мы полюбуемся и поучимся у вас.

Вот черт! Это какая ж муха его укусила? Неужто за тональник обиделся?

Сбросив рюкзак на пол, я направилась к доске, на которой было расписано витиеватое уравнение. Взяла в целую руку мел, и, стиснув зубы начала писать хоть что-то. Коряво, и скорее всего, абсолютно неверно. Так уж вышло, что эту тему я не знаю. Не бегу вперёд паровоза, чтобы потом не скучать на лекциях.

— Ваша гордость, Валерия, мешает вам мыслить рационально, — послышался приближающийся голос за спиной.

Вот же… Он ещё и подначивать меня намерен!

Однако уже в следующую секунду, я осознала, что он подобрался ближе не для того, чтобы яснее наблюдать за моим унижением. Передо мной вдруг возник учебник.

— Вы можете воспользоваться, — равнодушно бросил Константин Дмитриевич, протягивая мне раскрытую книгу, словно трубку мира.

Я может и не против. Но куда я ее дену? Активных рук у меня не осталось. Признаться будет неловко, ведь тогда он почувствует себя виноватым. Наверно. Но и отказываться от помощи глупо. Он ведь воспримет это, как очередное объявление войны с проявлением немереной гордости.

— Спасибо, — холодно отозвалась я. — Положите на стол. Я ещё попробую сама.

Однако учебник так и застыл между мной и доской:

— Не глупите, Валерия, — пробормотал Костя раздраженно. — Снова решили найти повод, чтобы сорвать пару? Разве мало внимания мы каждый раз уделяем вашей персоне?

— Я не пытаюсь сорвать пару, — отрезала я.

— Тогда прекратите баловаться. Ваши каракули и без того разобрать невозможно! А тут вам вздумалось писать левой рукой. Возьмите мел по-человечески и прекратите тянуть время!

Ну и дура я! Значит вот какого он мнения обо мне? Хулиганка, которой только бы пары срывать? А я ещё о его чувстве вины беспокоилась! Раз ему плевать на мои чувства, то чего я пекусь о его?!

Рывком выдернув гипс из рукава, повернулась к профессору:

— Я не опаздываю! И на ваши лекции даже со сломанной рукой пришла. А всё из-за великой любви! — не удержалась я от сарказма. — К математике!

Кажется, эту битву я выиграла. На лице профессора поочерёдно мелькали недоумение, тревога и удивление. Наконец его мимика успокоилась, брови сошлись на переносице.

— Что это? — выдавил он непонимающе, словно я действительно показывала ему какую-то невидаль.

— Рука.

— И что с ней случилось?

— Сломалась.

Он наконец оторвал взгляд от моего гипса и заглянул в глаза:

— Это ты об Пашу так? Или… — он помедлил, а затем заговорил тише, — тот придурок из кафе? Он нашёл тебя?

Он слегка наклонился ко мне, так, что его заговорщический шёпот вряд ли кто-то мог расслышать кроме меня.

Столько волнения в его голосе я ещё не слышала. Даже перед дракой с несколькими бугаями он оставался абсолютно невозмутимым.

Тогда чего сейчас так испугался?

— Столешница, — постановила я, и, подаваясь ему навстречу, зашептала в тон: — Они работали в паре с кофе.

— Каким ещё кофе?

— Который я уронила, когда обожглась, — продолжала я этот странный диалог.

— Ты обожглась? — он отпрянул и принялся изучать меня пристальнее. — Где? Что болит?

— Обожгла губы, а болит душа, — не подумав ляпнула я.

Только услышав свои собственные слова, я осознала, насколько двусмысленно это прозвучало. Ощутила, как лицо обдало жаром.

— Что? — Костя вновь заглянул в мои глаза.

— Я осталась без утреннего кофе, — как можно равнодушнее произнесла я, хотя голос дрожал. — Это печально.