Книга Ну разве она не милашка?, страница 8 – Сьюзен Элизабет Филлипс

— Да, вы и в средней школе этим грешили.

— Ошибка, ваша честь. Я думала, это просто табак так странно пахнет.

Он не улыбнулся. Чего и ожидать от этой гранитной физиономии!

Она оставила Сая за несколько месяцев до того фатального трюка. Ничего не скажешь, редкостная способность напарываться на лживых ублюдков! Эммет, правда, был исключением, но в день свадьбы ему исполнилось семьдесят, а возраст — верный спутник мудрости.

— Потом вы как-то пропали из виду, — продолжал он.

— Работала в ресторанном бизнесе. Уж-жасно эксклюзивном.

Она начала, как хостесса, в приличном лос-анджелесском ресторане, но быстро вылетела за стычку с посетителем. Потом подавала коктейли. Когда же потеряла и эту работу, разносила лазанью в дешевом итальянском ресторанчике, откуда перешла в совсем уж дешевую бургерную. Ниже всего она опустилась в тот день, когда обнаружила, что изучает объявление эскортной службы. Именно тогда она наиболее отчетливо осознала, что ей давно пора стать взрослой и самой нести ответственность за свою жизнь.

— И тут вы поймали Эммета Хупера.

— И чтобы услышать это, вам даже не понадобились парришские сплетники.

Ее улыбка успешно скрыла каждую каплю боли, до сих пор точившей сердце.

— Ничего не скажешь, газеты были весьма информативны. И крайне занимательны. Двадцативосьмилетней официантке удалось подцепить семидесятилетнего удалившегося от дел техасского миллионера.

Миллионера, инвестиции которого приказали долго жить еще до того, как он заболел. Эммет был ее лучшим другом, любовником и человеком, который помог ей наконец повзрослеть.

Берн отсалютовал ей стаканом и кивнул. Ну просто копия пресыщенной, но ужасно мужественной модели Гуччи.

— Мои соболезнования.

Плотный ком в горле мешал подобрать подобающе остроумный ответ, но она все же справилась.

— Ценю ваше сочувствие, но когда выходишь замуж за человека такого возраста, вроде как знаешь, чем все должно кончиться.

Презрение в этих нефритовых глазах доставило ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Все лучше, чем жалость.

Она молча проследила, как он скрещивает длинные ноги движением, исполненным тревожащего сочетания мужской силы и кошачьей грации.

— Когда-то мы прозвали вас Герцогом, — призналась она. — Вы это знали?

— Конечно.

— Мы все думали, что вы гей.

— Вы и теперь так думаете?

— И задавала.

— Так оно и было. Собственно говоря, в этом отношении я ничуть не изменился. И горжусь этим.

Интересно, женат ли он? Если нет, все здешние невесты должны выстраиваться у его двери с кокосовыми тортами и запеканками. Она отошла к камину и постаралась принять уверенный вид.

— Понимаю, что вы едва штанишки не намочили от смеха, когда протягивали цепь, но не зашла ли шутка слишком далеко?

— О нет, я еще до сих пор веселюсь.

По ее мнению, он вряд ли умел развлекаться, разве что поставил себе целью завоевать Индию. И судя по безупречно чистой одежде, вряд ли он собственными руками проделал грязную работу по установке столбиков в цементе, да еще за такое короткое время.

— Полагаете, будет несколько неловко, если я вызову полицию?

— Ничуть. Это моя земля.

— А я считала вас таким авторитетом по знанию парришской жизни. Мой отец подарил каретный сарай моей тетке еще в пятидесятых.

— Дом — да. Но не подъездную дорогу. Она все еще часть основного поместья.

Шугар Бет резко выпрямилась:

— Неправда.

— У меня исключительно знающий адвокат, и он уделяет много внимания таким вещам, как границы собственности. — Он поднялся с кресла. — С радостью покажу вам все планы. И если хотите, пришлю копию.

Неужели отец мог сотворить такую глупость? Ну конечно, мог! Гриффин Кэри был крайне скрупулезным в делах фабрики, но на редкость безалаберным там, где речь шла о доме и семье. Да и что взять с человека, имевшего семью и любовницу в одном городке, где все про всех знали?!

— Что вам нужно, мистер Берн? Очевидно, не мои извинения, так что можете все выложить прямо.

— Как что? Мщение, конечно. А что еще, по-вашему?

От этих тихо произнесенных слов по спине прошел озноб. Она едва удержалась от жадного взгляда в сторону стакана с виски, который он только что отставил. Вот уже пять лет как она не пьет и не собирается все начинать сначала.

— Ничего не скажешь, веселая шуточка. Как вам, должно быть, приятно! И где прикажете ставить машину?

— А вот до этого мне нет никакого дела. Может, кто-то из старых друзей согласится вам помочь?

Момент для истерики был идеальный, но она уже успела забыть, как это делается. И подплыла к нему, чуть покачивая бедрами, хотя кости болели, как у столетней старухи.

— По-моему, вы не совсем связно мыслите. Я уже потеряла трех мужей и один комплект родителей, так что если действительно жаждете возмездия, советую придумать нечто помасштабнее, чем какая-то жалкая подъездная дорожка.

— Бьете на жалость?

Тут он прав. Именно так оно и выглядело, и ей захотелось откусить собственный глупый язык. Но она просто повернулась, подняла воротник куртки и направилась к двери.

— Идите на хрен, мистер Берн. И пропади она пропадом, ваша жалость.

Она едва успела сделать три шага, как почувствовала аромат дорогого одеколона. Сердце гулко стукнуло о ребра, когда он схватил ее за руку и повернул к себе.

— Тогда как насчет такого воздаяния?

Его холодное жесткое лицо напоминало физиономию Даррена Тарпа в тот день, когда он избил ее, но на уме у Колина Берна было насилие несколько иного рода. Прежде чем она успела опомниться, его темная голова опустилась, и он завладел ее губами в беспощадном, безжалостном поцелуе.

Поцелуи… Так много поцелуев. Прикосновение гладкой щеки ее обожающей матери. Сухие поджатые губки тети Таллулы. Сочившиеся сексом ласки Райана. Даррен был мужчиной на солнечные дни, да и целовался паршиво. Пьяные слюнявые поцелуи Сая, и ее собственные, пропитанные джином. И поцелуи вереницы мужчин, которые она едва помнила, за исключением того, что все они отдавали отчаянием. Спасение пришло в форме поцелуев Эммета, полных доброты, потребности в ней, страха и в самом конце — смирения.

Последний поцелуй она получила от его дочери Дилайлы, которая обхватила ее за шею и оставила влажный след на щеке: «Я люблю тебя больше всего на свете, моя Шугар Бет».

Но такого поцелуя ей еще не доводилось ощущать. Холодного. Расчетливого. Призванного унизить.

Берн не торопился восстановить справедливость. Он сжимал ее подбородок: не больно, но ровно с такой силой, чтобы заставить приоткрыть рот и впустить его язык. Она не отвечала. Не сопротивлялась.