Книга Тревожный Саббат, страница 41 – Алина Воронина

Фаерщики послушались, но когда зажигали чаши, их руки дрожали, а в полусвете мерещились призраки.

Когда они вышли в небольшой дворик, Чайна предложил включить музыку. Но Асмодей почему-то отказался. В гробовой тишине фаерщики зажгли дабл-стаффы. Ким было так тоскливо, что хотелось кричать. Она молча взяла свою пару и сделала несколько самых простых элементов. Чайна наградил ее улыбкой и ободряющим взглядом. Тогда девушка уверенно перешла к среднему уровню. Она так увлеклась и расслабилась, что не видела ничего вокруг. Ким слилась с огнем. Стала его частью. Это была удивительная гармония души и тела, легкость, адреналин, внутренняя сила. Все тревоги и обиды отошли на второй план. На какой-то миг Ким осознала единство с зороастрийцами, которые не клялись друг другу в вечной дружбе, а лишь буднично доверяли свое здоровье и жизнь.

Вдруг она очнулась. И едва устояла на ногах от открывшейся картины. Заратустра прижал горящий стафф к шее Чайны и шипел:

— Мы же все… друзья. Как ты посмел так поступить с Ким?

— Правильно, друзья, — прохрипел Чайна. — Я добра ей желаю. Думал, лаской помогу, теплом, участием.

— Нет, мне уже не поможешь, — прошептала Ким. — Да отпусти ты его, Асмодей, совсем с ума сошел.

— Я доверять тебе больше не могу, — выдохнул Заратустра, но стафф убрал. — Как можно лезть в душу человеку. Даже пытаясь ему помочь? Наши отношения в группе «Искатели огня» строятся на невмешательстве в личную жизнь друг друга. Может, ты и в мою судьбу влезешь?

— Влезу, — твердо сказал Чайна. — Потому что мне не все равно. Ты так же однажды заставил Ким обнажить перед нами душу. Ответь и ты. Любишь ее?

— Инея? Больше жизни.

Ким зажала уши и бросилась из комнаты.

— Я говорил не об Инее.

— Я знаю. Потуши чаши, — ровным голосом ответил Асмодей.

Собрав реквизит, фаерщики разошлись по домам. Мир восстановили парой вежливых слов и наклеенных улыбок, как это было принято у «Ищущих».

Заратустра проводил Ким до порога. «Чтобы никакие призраки тебя не потревожили», — сказал он на прощание.

Еретик встретил их на удивление приветливо и предложил Заратустре зайти на чай или что покрепче. Тот отказался, но с улыбкой, делавшей его лицо на редкость обаятельным.

Ким долго не могла уснуть из-за шагов в коридоре. Причем ходил вовсе не Еретик.

Наконец девушка не выдержала. Она рывком откинула одеяло, упала на колени и закричала:

— Да что вам всем от меня надо?

Никто не ответил. Лишь Еретик недовольно постучал ей в стенку.

— Пошел к черту! — простонала девушка.

И тут же пожалела, потому что Еретик вошел к ней в комнату и сел на кровать.

— Скажи мне, Ким, — тихо спросил он. — Если бы ты не сделала это со мной. И если бы мы не жили вместе, что бы ты совершила в своей жизни?

— Стала бы цирковой артисткой. Много путешествовала.

— А в этом ли счастье? Ты уверена, что это твои желания, а не навязанные извне?

— Не уверена, — Ким поникла.

— Кто решил, что ты будешь заниматься в цирковой школе?

— Мама и бабушка.

— А ты этого хотела? И сейчас действительно ли мечтаешь стать хорошей фаерщицей?

— Я не знаю.

— Ответ в твой душе.

— Ну, хорошо. А если я не хочу его знать?

— Я могу закрыть уши.

— Нет, — прошептала Ким. — Для меня это фаер-шоу — лишь воспоминания о несбывшейся судьбе. Ингрид я откровенно презираю. Чайну опасаюсь. А Заратустра любит не меня, а Инея. Но он нужен мне!

— Иди к нему, раз любишь. Оставь меня наедине с моей судьбой.

— Я задолжала тебе, друг! — прошептала девушка.

— Не в этом дело, — процедил Еретик.

— Я люблю Асмодея, но не хочу. И не смогу с ним спать. Я хочу Ницшеанца, но любовь с ним невозможна.

— Ты мне противна, Ким, — холодно сказал Евгений, глядя ей в глаза.

Та отвела взгляд и промолчала. Затем оба легли спать.

Проснулась Ким от чьих-то холодных прикосновений. Медленно открыла глаза. Перед ней в воздухе качалось лицо старухи с крючковатым ведьминским носом. Существо пророкотало:

— Бойся Саббата и призраков.

Затем зашлось в издевательском хохоте.

Ким закрыла глаза и перевернулась на другой бок. Времена, когда она боялась каждого шороха, прошли. Впрочем, через минуту девушка подскочила на кровати и позвонила Заратустре:

— Я поняла, где клад. Сейчас же собирайся в лес.

— Для начала доброе утро. А на работу тебе не надо?

— Надо, но Цеська меня прикроет. Скажу, что зуб разболелся. Это срочно! Обязательно возьми металлоискатель.

— Ким — ты не девушка, а божье наказанье, — проворчал Асмодей. — Ладно, через час я за тобой заеду.

Он не обманул. Едва Ким запихала в себя омлет и переоделась в камуфляжный костюм цвета хаки, Заратустра уже сигналил ей.

Фаерщица плюхнулась на переднее сидение:

— Поехали, скорее.

— Нет, сначала изложи, в чем дело. Почему ты так подорвалась, и в какой лес мы едем.

— В заповедный лес поутри. Мы должны взойти на Двойные горы.

— Ты белены объелась? Или обкурилась? А может, асбеста надышалась от горящих поев? — Брови Асмодея поползли вверх.

— Я догадываюсь, где находится клад. Призрак неслучайно показал мне могилу защитников усадьбы. Это была подсказка! Он хотел, чтобы я начала копать и узнала историю целиком. О том, что был еще и расстрел. Враги Ницшеанца дорого заплатили за варварство и мародерство. Ты знаешь, что в старину колдуны на клад ставили сторожить мертвеца? И часто — своего злейшего врага? Того, кто разрушил самое дорогое?

— Мой прадед не был колдуном, — Заратустра не на шутку обиделся. — Он изучал философию и искал смысл жизни.

— И все же нам необходимо посетить могилы погибших революционеров. Я не прошу тебя раскапывать, но давай хотя бы пройдемся с металлоискателем. Может, Ницшеанец опять выйдет со мной на связь.

— Но там же поутри, — простонал фаерщик.

— Мы вывернем одежду наизнанку и пойдем по лесу с чистыми намерениями. Ведь тобой движет желание узнать историю своих предков и найти фамильное достояние, а вовсе не корысть?

— Как же ты мне надоела. Бог знает, до чего ты додумаешься в следующий раз. Но теперь я не успокоюсь, пока не проверю эту версию.

Уже через час быстрым шагом фаерщики вошли в заповедный лес поутри, а вернее на его границу с миром людей. Они поразились потусторонней тишине. Не пели птицы, не шумел и ветер с шорохами прошлогодних листьев. Ребята не слышали даже топотка мелких животных, привычного для Заповедных лесов. Сумеречное и очень грустное место.