Онлайн книга «На линии огня»
|
– Точно так. Они идут прямо туда. – Так вот, надо бы послать кого-нибудь их предупредить, чтобы поосторожней шли. Капрал скребет влажные от пота бакенбарды и поворачивает голову к Тонэту, который, пристроившись у стены, развлекается тем, что втыкает в землю свой штык. – Пошлю этого сорванца? Он страсть шустрый, прямо как олень. – Что за чушь ты несешь? Хочешь, чтоб его пристукнули напоследок? – Тогда сам сгоняю, если вы не против. – Не против. Давай отправляйся. – Есть. – И гляди в оба, голову не подставляй. – Будьте покойны. Не родился еще тот красный, кто меня прищучит. – Ну давай. Лонжин, закинув винтовку за спину, крестится и начинает спуск между валунов. В этот миг Тонэт, заметив его, вскакивает на ноги, прячет штык в ножны и бросается следом. – Тонэт! Не обращая внимания на окрик, мальчишка перемахивает через траншею – из овчарни раздается выстрел и вслед за тем жужжание пули, улетевшей в никуда, – а потом несется по скалистому склону вдогонку за капралом. Пардейро видит, как вскоре они, уже вдвоем, приближаются к передовым легионерам, продолжающим подъем. – Вы сделали это, господин лейтенант, – говорит сержант Владимир. Пардейро поворачивается к нему. – Это сделали мы все, – отвечает он. Намек на улыбку появляется на славянском и обычно бесстрастном лице сержанта, освещенном сейчас закатными лучами. Чуть раскосые, воспаленные от усталости и недосыпа глаза почтительно взирают на офицера. – Живые и мертвые, – добавляет тот. Сержант задумывается. Потом, переложив пулемет на другое плечо, говорит со вздохом: – Как-то раз… И замолкает, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Потом решается – «была не была». – Как-то раз, – начинает он снова, – наш капитан вызывал добровольцев… Было это четырнадцать лет назад, в Марокко, в местечке под названием Кала-Бахо. Надо было прорваться к окруженным – дело гиблое, потому что арабы-рифеньо [56] перебили уже два отряда тех, кого посылали на выручку. Ну и вот капитан выстроил нас и крикнул: «Желающие погибнуть – два шага вперед!» Владимир снова останавливается в нерешительности, и Пардейро понукает его: – Ну? И нашлись такие? Сержант качает головой: – Нет. Никто не тронулся с места. Все знали, что это чистое самоубийство. – Ну и что дальше было? – Один лейтенант тогда обернулся к строю и сказал нам так: «Желающие погибнуть вместе со мной – есть?» Пардейро понимающе улыбается: – И все шагнули вперед? – В ту же ночь отправили подкрепление и спасли позиции. – И ты пошел? – И я. Но не о том речь. Я хотел всего лишь сказать, что будь вы тем лейтенантом, вся шеренга сделала бы шаг вперед. Они молча и со значением смотрят друг другу в глаза. – Спасибо, сержант. – За что же «спасибо»? Я сказал правду. – А что там было с этим лейтенантом? – Убили его. Владимир рукавом утирает пот с заросшего щетиной лица. Потом обводит рукой солдат в траншее и в скиту: – В Легионе всегда хватало всякого сброда. А уж сейчас и подавно, потому что для пополнения убыли в людях берут – кого силой, кого лаской – бывших республиканцев и прочее отребье. С понедельника начиная, когда заварилась эта каша и дела пошли все хуже, я опасался, что кто-нибудь перебежит к красным. – Я тоже. И это было бы не впервые. – Однако ни одного случая. – Верно. – И это потому, что… Как я уже сказал, вы… – Ну хватит, сержант. – Слушаюсь. Цепочка легионеров во главе с Лонжином и Тонэтом теперь уже недалеко. Можно разглядеть двух офицеров, идущих впереди: красные время от времени стреляют по ним – вяло и безрезультатно. Через минуту за Апаресиду будут отвечать они, эти офицеры. При этой мысли ошалевший от радости Пардейро едва сдерживает ликующий вопль. Но надо сохранить собственное достоинство, и потом в конце концов все укладывается в формулу, которую он выучил, едва поступив на службу: «Легион потребует, чтобы ты сражался везде, всегда, не прося о смене, не считая ни дней, ни месяцев, ни лет». – Надеюсь, они воду несут… – Владимир облизывает запекшиеся, потрескавшиеся губы. – Я бы сейчас за глоток государя императора убил… Хотя Сантьяго Пардейро страдает от жажды не меньше, сейчас его занимает не вода. Он выполнил свой долг – стойко и упорно защищал Кастельетс, потом в порядке отступил на вторую линию обороны, а оттуда – в скит, где отбил шесть жесточайших атак. Его рота – единственная боевая единица, продолжавшая сопротивление в городке после того, как красные форсировали Эбро. И из полутораста солдат 3-й роты, которых он пять дней назад повел в бой (считая и тех, кого отправил на восточную высоту), сто пятнадцать убито или ранено. Командира, при 78 % потерь сумевшего сохранить позицию, ни кодекс чести легионера, ни «Полевой устав пехоты» ни в чем упрекнуть не могут. – Чего ты копаешься, Хулиан? Шевелись живей, пора уходить. – Заткнись. Сбросив с плеча руку Ольмоса, Хулиан Панисо наконец замаскировал ветками тонкую проволоку, туго натянутую меж двух олив сантиметрах в пятнадцати от земли, и теперь проверяет, хорошо ли подсоединены к запалам, к бикфордову шнуру, к аккумуляторной батарее заряды тротила, спрятанные под обоими деревьями. Все это – самодельная кустарщина, однако же стоит фашисту задеть проволоку, как картонка-изолятор выскочит, концы прищепок сомкнутся и его, и всех, кто рядом в радиусе метров десяти, изрешетит тремя-четырьмя килограммами шрапнели. – Готово. – Тогда пошли. В последний раз удостоверившись, что заряд спрятан надежно, Панисо вскидывает на спину ранец, берет автомат, прислоненный к стволу, и уходит следом за товарищами, которые из оливковой рощи движутся к городку. – Не люблю я такие подлости, – говорит Ольмос. – Приказ. – Очень много приспособленцев, предателей и прочей мрази отдают нам приказы, вот что я тебе скажу. Панисо самому не нравится это, и в глубине души он согласен с Ольмосом, но застарелая привычка подчиняться партийной дисциплине дает ему в таких спорах точку опоры. – Я сделал что смог. Второй батальон обескровлен, надо же чем-то уравнять силы… Франкисты наверху засели прочно. |