Онлайн книга «Попытка – не пытка»
|
– Переводчиком… Переводчиком работаю… В разных местах. Так удобно, чтобы дома быть все время… – И какие языки ты знаешь? – Я… Это… Английский, немецкий, французский… Турецкий еще, вот… Видимо в этот момент Сталин подошел к наиболее интересной для него фазе разговора, так как в его голосе зазвучали уже даже не стальные ноты, а какие-то титановые: – А муж? Куда и когда муж твой подевался? Тут я уже не выдержала нервного напряжения и начала говорить на повышенных тонах: – Я его бросила в девяностые годы! Потому что он хотел эмигрировать! А я ненавижу, понимаешь, ненавижу эмигрантов! – И куда же он уехал, позволь поинтересоваться?! – В Италию! – К Муссолини?! – автоматически спросил Сталин. Не сдержавшись, я расхохоталась: – Нет! К Гарибальди! Он швырнул трубку в стоявшую на столе пепельницу: – Быстро иди сюда! Услышав, что казнь неожиданно заменена пыткой, я обрадовалась и в одно мгновение переместилась на диван. Сталин, видимо сильно колеблясь между желанием меня обнять и потребностью покончить со мной в сжатые сроки, буквально задушил меня в приступе страсти. И поскольку, как я поняла, мне было разрешено без ограничений проявлять свои чувства, я не стала себя сдерживать и вылила на него поток любовных признаний. Немного успокоившись, он сказал: – Я тебя пристрелю когда-нибудь. Говори наконец, почему ты меня обманула! – Ну, ты же сам послал меня гардероб обновлять, – завиляла я хвостом. – Вот я и решила ненадолго отлучиться. Потом… Потом вернулась, а машина времени сломалась. Мне пришлось ждать, когда ее починят. Я страдала и смотрела хронику войны, чтобы хоть как-то быть к тебе поближе. А утром наконец-то переместилась сюда. Он посмотрел на меня, и в его взгляде промелькнуло что-то очень отдаленно напоминающее зачатки нежности: – Не смей, понимаешь, не смей больше так делать! Я же все равно узнаю, сразу ты вернулась или нет. – Я… Я тебе обещаю… – поспешно ответила я и с радостью согласилась на его предложение пойти и наконец-то позавтракать. Все утро я развлекала его байками о своей жизни, а заодно (так как я не собиралась отступать от намеченного курса) подробно пересказала документальный фильм, над которым я уливалась слезами весь вчерашний вечер. Он слушал меня с явным интересом. Однако понять, делает ли он хоть какие-то выводы из услышанного, я не могла, так как все его комментарии больше походили не на проявление серьезного отношения будущего генералиссимуса к реальным событиям, а на любопытство главы государства, которому докладывают о завершении съемок нового художественного фильма. Так или иначе, но, временно исчерпав темы для разговоров, я решила немного помолчать. Сталин же переключился на более приземленные вопросы: – Может, в театр хочешь вечером сходить? Или кинокартину посмотреть какую-нибудь? Правда, ты большинство видела, но, может, есть нечто такое, что тебе интересно? Я пожала плечами: – Не знаю. Как ты. – Я… То, к чему у меня душа лежит, я могу и потом посмотреть. А сейчас мне тебя хочется как-то развлечь. Ты, вообще, какую музыку любишь? – Ой… – Я закрыла лицо руками и помотала головой. – Даже не спрашивай. Мне стыдно признаться. – Что? – удивился он. – Неужели что-то настолько новое, что я даже по рассказам не пойму? Я засмеялась: – Нет… Просто… Это так глупо… Но я, понимаешь, шансон люблю. Как тебе объяснить… Ну это как если Утесову разрешат спеть «С одесского кичмана бежали два уркана». Сталин улыбнулся: – Ну, такой поворот событий меня устраивает. Хочешь, вечером на его выступление пойдем? Перспектива увидеть живого и молодого Утесова меня порадовала: – Конечно, хочу, а он что, сегодня концерт дает? – Даст. Специально для тебя даст. И про урканов тебе споет. И про гоп со смыком, если у тебя желание будет. Ты когда возвращаться должна? – Полседьмого. – Очень хорошо. У тебя будет часа полтора на то, чтобы переодеться. А потом я тебя в восемь на Зачатьевском твоем встречу и в Кремль поедем. – А Утесов в Кремле, что ли, петь будет? – несколько опешила я, будучи уверенной, что такую достаточно вольную для СССР музыку только в мое время могли допустить до Красной площади или Кремлевского дворца съездов. Однако Сталин спокойно ответил: – А где ему еще петь для нас? Он в Кремле уже не первый раз выступать будет, поэтому ничего необычного не произойдет. Время до моего возвращения в 2010 год мы провели прекрасно. И когда таймер сработал, настроение у меня было поистине великолепное. – Натаныч, привет! Как твои дела? – сказала я, увидев своего друга в добром здравии за чашкой чая. – Выспался? Пришел в себя? – Пришел. Наверное, действительно отдохнуть надо было, – сказал он, разглядывая меня. – А ты все хорошеешь. Эка на тебя любовь действует. А он-то там как? Руку и сердце тебе еще не предлагал? А то у него с этим быстро. Он в этом смысле человек грамотный, не то что Гитлер. Я возмутилась: – Хватит, а? Чего ты издеваешься? – Почему это издеваюсь? – Натаныч громко втянул в себя чай. – Дети у него еще не выросли. Их воспитывать нужно. В люди выводить. А у тебя опыт есть. Вон Глеб какой хороший получился. А кстати, ты его детей-то видела? – Замолчи уже, да. Сделай одолжение. Нет, не видела я их. Они, наверное, на другой даче живут. Натаныч разразился смехом: – Ты бы слышала, как ты говоришь! Это что-то! Княжна ты наша грузинская. И откуда у тебя этот акцент? Следи за речью-то, а то сын приедет – маму не узнает… – Все, дорогой товарищ, утомил ты меня! – потеряла я терпение. – Ты тут сиди, отдыхай, а я скоро вернусь. Будешь меня снова катапультировать в 20.00 в Зачатьевский… Придя домой, я быстренько натянула на себя новое платье из искрящегося черного трикотажа, накрасилась, как в тот раз на банкет, и пошла обратно. – Ну и ну! – залюбовался мной Натаныч, когда я процокала шпильками по паркету. – Как ты одеваться-то стала. Глядишь, наш вождь из тебя таки человека сделает. Привьет тебе хороший вкус. Отучит в непотребном виде по улицам шляться. – Это в каком еще таком непотребном? – возмутилась я. – В таком! В джинсах твоих непонятных. В которых фигуры не видно… Правда, я бы на его месте еще и над характером твоим поработал. Но думаю, что пара неделек в 1937 году – и ты у нас будешь, что называется, по одной половице ходить. Уже вон взгляд стал какой… – И какой же взгляд у меня стал? – Я села на ковер и стала искать электроды. |