Книга Сердце бури, страница 65 – Хилари Мантел

Полиция получила отпор. Несколько дней назад на этом самом месте он сказал: «Зверь в западне, прикончим его». Он имел в виду зверя старого режима, освобождение от гнета, под которым прожил всю жизнь. Теперь перед ним другой зверь – толпа. У нее нет души, нет совести, только лапы, когти и зубы. Он вспоминает, как пес мсье Сольса на Плас-д’Арм срывается с места посреди дремотного полдня. Ему три года, он высовывается из окна и видит, как пес подкидывает крысу в воздух и сворачивает ей шею. Сегодня никто не оттащит его от окна, не возьмет собаку на цепь и не отведет домой. Поэтому он обращается к толпе, подавшись вперед, вытянув руку, растопырив ладонь, очаровывая, убеждая, маня. Он потерял один пистолет, не помнит где, и ему все равно. Кровь застывает в его жилах, словно мрамор. Он намерен жить вечно.

Толпа успела охрипнуть и готова к безрассудствам. Он спрыгнул вниз. Сотни рук касались его одежды, волос, кожи. Люди орали, бранились, выкрикивали лозунги. Его имя было у всех на устах. Шум стоял апокалиптический, ад разверзся, его обитатели заполонили улицы. Бьет четверть, но никто не слышит. Люди рыдают. Они подхватывают его и несут на плечах в направлении садов. Кто-то вопит, что нужны вилы, дым вьется между деревьями. Где-то начинает бить барабан: не громко, но звучно, на бесстрастной, свирепой, зловещей ноте.

Камиль Демулен – Жану-Николя Демулену в Гиз:

Вы совершили ошибку, когда в Лане отказались рекомендовать меня тем, кто мог бы выбрать меня в депутаты. Однако теперь это не имеет значения. Я вписал свое имя в нашу революцию такими огромными буквами, что ни одному депутату от Пикардии со мной не сравниться.

Когда наступил вечер, мсье Дюплесси вышел на улицу вместе с несколькими любопытствующими приятелями, захватив с собой крепкую трость, которой намеревался отбиваться от молодчиков из низов. Мадам Дюплесси его отговаривала.

На лице Аннетты было написано беспокойство. Слуги приносили страшные новости, и она боялась, что они могут оказаться правдой. Люсиль не сомневалась в их правдивости. Она сидела с преувеличенно спокойным и скромным видом, словно выиграла в лотерею.

Адель тоже была дома. Теперь она почти все время проводила с семьей, когда не играла в карты в Версале и не собирала сплетни. Она знала депутатов и их жен, была в курсе разговоров в кафе и интриг в Национальном собрании.

Люсиль ушла в свою комнату, где взяла перо, чернильницу, бумагу и написала: «Адель без ума от Максимилиана Робеспьера», после чего разорвала листок на части и смяла в кулачке.

Затем взялась за вышивание. Вышивала медленно, сосредоточившись на узоре. Позже она намеревалась похвастаться скрупулезной работой, проделанной между пятнадцатью минутами шестого и пятнадцатью минутами седьмого. Затем она подумала, что неплохо бы попрактиковаться с гаммами. Когда я выйду замуж, решила Люсиль, у меня будет собственное фортепьяно, и не только фортепьяно.

Вернувшись, Клод в плаще и с тростью в руке прошел в кабинет и с грохотом захлопнул за собой дверь. Аннетта понимала, что ему требуется время собраться с мыслями.

– Боюсь, ваш отец принес плохие вести, – сказала она.

– Как можно, просто выйдя на улицу, понять, что происходит? – спросила Адель. – Надеюсь, эти плохие вести не касаются нас.

Аннетта постучала в дверь. Дочери встали по бокам.

– Выходи, – сказала она. – Или нам самим зайти?

Клод сказал:

– Министр – только предлог.

– Неккер, – поправила Адель. – Он больше не министр.

– Да. – Клод разрывался между верностью главе своего департамента и желанием высказаться. – Вы знаете, я никогда его не любил. Он шарлатан. Но он не заслужил такой отставки.

– Дорогой мой, – сказала Аннетта, – перед тобой три женщины в смятении. Не мог бы ты поделиться с нами подробностями?

– Народ восстал, – просто сказал Клод. – Отставка Неккера вызвала потрясение. Нас ввергли в состояние анархии, а я не из тех, кто бросается такими словами.

– Сядь, дорогой, – сказала Аннетта.

Клод сел, провел рукой по глазам. Со стены на них смотрел старый король, нынешняя королева на дешевой литографии, с перьями в волосах, с изящной нижней челюстью, льстиво уменьшенной художником. Алебастровый Людовик, похожий на подручного колесного мастера. Аббат Терре анфас и в профиль.

– Это бунт, – сказал Клод. – Они поджигают таможенные заставы. Закрыли театры, поломали восковые фигуры.

– Восковые фигуры? – Аннетта пыталась стереть с лица глупую ухмылку. – Зачем?

– Откуда мне знать? – Клод повысил голос. – Откуда мне знать, ради чего они это делают? Пять тысяч, шесть тысяч человек маршируют к Тюильри. Одна большая процессия, в которую вливаются новые. Они громят город.

– А где же солдаты?

– Солдаты? Думаю, даже король хотел бы это знать. Возможно, выстроились в ряд вдоль улиц, приветствуя мятежников. Больше они ни на что не способны. Слава Богу, король с королевой в Версале. Все может статься, если во главе толпы этот… – Голос изменил ему. – Этот человек.

– Я тебе не верю, – сухо заметила Аннетта из вежливости – она была уверена, что он говорит правду.

– Твое дело. Прочтешь в утренних газетах, если они выйдут. Он выступил в Пале-Рояле, его речь произвела определенный эффект, и теперь для этих людей он своего рода герой. Для толпы. Полицейские пытались его задержать, и он неразумно наставил на них пистолет.

– Едва ли это было неразумно, – сказала Адель, – учитывая результат.

– Мне следовало принять меры, – сказал Клод. – Следовало отослать вас обеих из города. Я спрашиваю себя, чем я это заслужил? Одна дочь якшается с радикалами, другая задумала связать жизнь с преступником.

– Преступником? – удивилась Люсиль.

– Да, он нарушил закон.

– Закон будет изменен.

– Господи, это ты мне говоришь? – сказал Клод. – Войска не оставят от них мокрого места.

– Ты считаешь все это случайностью, – возразила Люсиль. – Нет, отец, позволь мне сказать, я имею право сказать, потому что я лучше тебя разбираюсь в том, что происходит. Ты говоришь, мятежников тысячи, сколько, ты не знаешь, но французские гвардейцы не станут нападать на своих собратьев, и большинство из них уже на нашей стороне. При правильном руководстве скоро у народа будет достаточно оружия, чтобы вступить в бой с остальными войсками. Драгунов королевского немецкого полка сметут.

Клод с ужасом смотрел на дочь.

– Любые твои действия запоздали, – тихо промолвила его жена.

Люсиль прочистила горло. Она произнесла почти что речь, бледное домашнее подобие речи. Руки тряслись. Люсиль спрашивала себя, было ли ему страшно: подталкиваемый и ведомый толпой, забыл ли он о затишье в сердце бури, о надежном месте в пылающем сердце всех сокровенных замыслов?

– Все просчитано. Я знаю, у них есть подкрепления, но солдатам придется переправиться через реку. – Она встала у окна. – Смотрите, ночь безлунная. Сколько времени займет переправа в темноте, притом что командиры переругаются между собой? Они умеют сражаться на поле боя, но непривычны к городским улицам. К завтрашнему утру – если сейчас их удержат на площади Людовика Пятнадцатого – центр города очистят от войск. У выборщиков есть гражданское ополчение, они могут взять оружие в Отель-де-Виль. Оружие есть в Доме инвалидов, сорок тысяч ружей…