Книга Колесо судьбы. Дочь вождя, страница 33 – Морвейн Ветер

Сигрун колебалась.

– Не могу, – устало сказала она, – я обещала ему кров. И… он хочет с тобой поговорить.

– Мне не о чем говорить с убийцей моего сына, – свет луны упал на лицо конунга, и Сигрун поймала незнакомый, ледяной блеск в его глазах. Никогда она не видела первого из северян таким.

Конунг Эрик никогда не отличался жестокостью, хотя и умел строго блюсти закон. Однако к тем, кто был ему верен, он оставался справедлив и добр.

Теперь в глазах его блестело безумие, и если бы Сигрун не знала, зачем он пришёл – побоялась бы находиться рядом.

– Если не хочешь моего лечения – то прошу, оставь мой дом, – как могла спокойно сказала Сигрун. – Если же думаешь, что мои травы тебе помогут – то возможно, я что-нибудь подберу.

– Я не нуждаюсь в твоих отварах, женщина! Верни мне сына – если хочешь помочь!

– Не кричи, – ровно произнесла Сигрун, и в её глазах тоже блеснул холодный огонёк. – Колесо судьбы повернётся, и ты встретишь его опять – но берегись, конунг. Судьба не любит тех, кто ставит себя выше неё.

Конунг молчал.

– Оставь меня теперь, – закончила Сигрун. – Я должна закончить дела.

Эрик, скрипнув зубами, побрёл прочь, а Сигрун присела на корточки и продолжила собирать траву.

– Резеда… – пробормотала она. – Что ещё… она назвала ещё одну траву… ночница, да…

Оглядевшись, Сигрун сорвала с невысокого кустика несколько листков и убрала в висевший на поясе кошель.

Подняла глаза на луну и повторила, как научила её чужачка: «Льеф. Да наполнят тебя зимние холода».

Продолжая повторять этот короткий заговор, Сигрун двинулась домой.

***

Кена, как обычно, сидела на краешке топчана и дремала. Голова девушки лежала у Льефа на плече, а рука северянина чуть обнимала её.

Сигрун стало тошно. Ей было тошно каждый раз, когда она видела этих двоих, которые ценой жизни её любимого получили то, чего у неё никогда уже не будет.

«Льеф. Да наполнит твоё сердце зима», – повторила она и, взяв в руки ступку, принялась готовить «лечебный» отвар.

***

Дни шли за днями, и за окнами распускались первые цветы. Деревья шелестели листвой, и любой встал бы на ноги, какой бы тяжкой не была болезнь.

Но Льеф продолжал лежать. Кена видела, что боль возлюбленного день ото дня становится только сильнее, и не знала, как ему помочь.

Сигрун каждый день старательно меняла повязки и по новой наносила мазь. Мягкие пальцы её двигались аккуратно, не причиняя вреда – но Кена видела и то, что толку от их заботы нет.

Южанка исхудала в бесконечном наблюдении за Льефом и с трудом сдерживала слезы, глядя на его осунувшееся лицо.

– Льеф мой… – шептала она и гладила воина, всё реже приходившего в себя, по заросшей щеке.

Кена не могла понять, когда болезнь снова начала одолевать Льефа – ведь в первые дни он шёл на поправку, а потом будто перевесила другая чаша весов.

Льеф бесконечно звал Руна и обвинял себя в том, что сгубил его, а Кена знала, что отчаянье и ненависть порой бывают страшнее клинка.

– Перестань корить себя, мой милый Льеф, – шептала она, – толку нет, если хочешь – пусть буду я во всём виновата.

Но Льеф не слушал. Всё чаще отказывался пить и есть и словно бы звал к себе смерть.

Однажды, когда Кена поднесла к его губам плошку с травяным отваром, Льеф взметнул руку, и плошка, кувыркаясь, полетела на пол.

– Не буду! – рявкнул он, внезапно вернув голосу прежнюю силу. – Кена, дай мне спокойно отойти!

Кена стиснула зубы.

– Отойти, – медленно произнесла она, – и бросить меня?

Льеф молчал.

– Или не ты клялся, что мы вместе отправимся за грань?

Льеф закрыл глаза.

– Прости, – устало сказал он.

Кена медленно встала и взяла плошку с пола.

Она замерла, разглядывая уродливый знак, начерченный на дне – руну «Смерть».

– Кена, он съел?.. – Сигрун, вошедшая в избу, замолкла на полуслове, увидев, что Кена стоит с плошкой в руках.

Кена медленно подняла на неё взгляд. Глаза её были непривычно черны.

– Взгляни, – сказала она, и Сигрун не сразу узнала голос чужачки.

Но подошла.

– Что это? – спросила травница.

– Ты знаешь. Ты сама меня научила.

Сигрун вгляделась в знак.

– Но кто это начертал? – спросила она и перевела взгляд с плошки на Кену.

– Не знаю, – сказала Кена, – я никого не знаю здесь, кроме тебя.

– Ты же не думаешь, что я… – обида сменялась злостью в глазах лекарки. – Ну, это уж слишком, галльская колдунья. Я пустила вас в дом. Но, видимо, следовало бросить умирать.

– Прости, – Кена отвела взгляд.

– Что здесь произошло? – требовательно спросила Сигрун.

– Он отказывался пить и уронил чашку на пол.

– Ладно, – Сигрун вздохнула, – я принесу ещё. А эту разбей. Не нужна мне в доме проклятая вещь.

Кена в задумчивости опустилась на топчан. Через несколько минут Сигрун принесла новую миску, и южанка благодарно кивнула.

Лекарка удалилась, а Кена приподняла миску, рассматривая дно. Затем опустила и принюхалась, пытаясь определить, какие травы входят в состав – всё было хорошо. Только после этого она поднесла чарку Льефу к губам.

С тех пор она проверяла всю еду и однажды, учуяв запах ночёвки – растения безвредного, но часто добавляемого в магические отвары, вылила содержимое плошки за окно.

Льеф к тому времени настолько вымотался, что ни о чём с ней не спорил. Кена никак не могла понять, идёт он на поправку или нет. А однажды вечером в дверь постучали – но вошла не Сигрун. Она бы и не стала стучать. На пороге появился конунг, закутанный в мягкий шерстяной плащ.

Льеф заставил себя открыть глаза. Он внимательно смотрел на Эрика и молчал. Конунг тоже ничего не говорил.

Кена обшарила комнату глазами – ей было неуютно в перекрестье этих взглядов, и она чувствовала, что кто-то должен начать разговор.

Взор её упал на оставленную Сигрун у кровати больного чашу с водой.

– Мы приветствуем тебя, конунг, испей с нами из одной чаши, если пришёл с миром.

Кена взяла чашу и с поклоном поднесла конунгу.

Тот, поколебавшись, сделал глоток. Затем осушил остаток залпом – с дороги у него пересохло горло – и со стуком поставил чашу обратно на стол.

– Приветствую тебя… – хрипло произнёс Льеф. – Мой названый отец.

– Ты потерял право называть меня так.