Книга Коварная ложь, страница 15 – Паркер С. Хантингтон

– Тише, Тигр.

Он не дрогнул, осквернив слова, которые сказал мне вечность назад, когда я выбежала к нему и Риду на котильоне. Я оттолкнула прошлое, не желая очеловечивать Нэша, когда была так зла на него.

Он продолжил, то ли не заметив, то ли не придав значения:

– Я понял это за секунду до того, как ты кончила. Я бы не стал трахать тебя, если бы знал, что это ты. Я не сплю с малолетками.

Волна неловкости и смущения накрыла меня.

Я противостояла ей.

Изо всех сил.

Вскинув подбородок, я зло взглянула на него.

– Мне восемнадцать.

Едва исполнилось.

Десятилетняя разница между нами осталась непреодолимой.

Но, по крайней мере, это позволило мне сосредоточиться на чем-то кроме того, что я занялась сексом не с тем Прескоттом.

Твою мать.

«Р и д».

Я продолжила:

– Рид…

– …не узнает, – вскипел он, – скажешь ему – и навсегда испортишь вашу дружбу.

Его тон не соответствовал выражению его глаз.

Одно кричало: «Ты подставишь себя».

Другое: «Ты подставишь меня».

Не только я не хотела, чтобы Рид знал. Это непоправимо испортит их отношения.

«Я знала, что Рид тебе все еще небезразличен».

Осознание этого вернуло мне частичку уверенности. У него все еще было сердце, потребности и чувства. Кровь бежала по его венам, точно так же, как у меня. Он не был неуязвим.

Я скрестила руки на груди, плотнее запахивая халат.

– А разве ты не должен быть в Нью-Йорке, открывать какое-то обреченное на провал предприятие?

По крайней мере, именно это сказал мне Рид несколько недель назад. Он, конечно, не сказал «обреченное на провал», но внутри меня кровоточила рана под названием «эго», и мне это не нравилось. Жестокость была безусловным рефлексом, воспитанным во мне годами язвительной драмы начальной школы, и я готова была извиниться, но не смогла заставить себя сделать это.

Взгляд карих глаз закаменел, он откинулся на спинку кровати, изучая меня с таким вниманием, к которому я не привыкла. Даже с Вирджинией Уинтроп в роли матери.

– Это не твое дело, Уинтроп. Я приехал в город на деловую встречу. Рид проводит ночь у Бэзил, так что я решил переночевать у него, раз моя мать превратила мою комнату в какую-то мастерскую. Я не думал, что на меня набросится восемнадцатилетний ребенок.

Ярость разлилась от груди к кончикам пальцев от его холодности, и мне захотелось ударить его в ответ… потому что именно ударом были его слова.

Удар, который я почувствовала нутром, был хуже удара, который можно было бы нанести кулаком.

Он преобразился из старшего брата, которого некогда боготворил Рид, в монстра, которого никто из нас не мог узнать.

Это было больнее, чем я могла себе представить.

Я похоронила его удар вместе со своей гордостью.

Нэш схватил вторую подушку и вытер сперму со своего члена наволочкой, не обращая внимания ни на меня, ни на то, что я ложилась на эту подушку всегда, когда находилась в комнате Рида.

– И часто ты заходишь в комнату моего брата в поисках быстрого перепихона?

«Никогда», – чуть не принялась защищаться я, наполовину ошеломленная, наполовину напуганная тем, как он не стесняется своей наготы.

Но я не сказала этого, потому что так я почувствовала бы себя уязвимой. В ту единственную ночь, когда я призналась в своей любви к Риду, все обернулось таким образом, и Нэш Прескотт имел несчастье лицезреть это.

– Постоянно, – солгала я, чтобы сохранить лицо. – Из него лучше любовник, чем ты.

Еще одна ложь.

Я не могла себе представить любовника лучше, чем Нэш Прескотт. С ним я поджимала пальцы на ногах, а легкие горели от изнуряющего наслаждения. Он довел мое тело до предела, и часть меня хотела, чтобы он повторил это, просто чтобы проверить, была ли это случайность или секс должен быть таким всегда.

Я все еще жаждала его, чувствовала трепет от ярких розовых отметин, которые мои ногти оставили на его груди. Эта мысль ужаснула меня. Я хотела убежать, но одновременно с этим хотела запечатлеть, как он ранил меня и как я ранила его.

«Ненормальная» было бы идеальным словом, чтобы описать меня. У меня было несколько преподавателей моложе Нэша, и мысль о сексе с ними вызывала у меня отвращение.

Нэш, прищурившись, изучал меня, задержавшись на моей ключице, где он оставил такой яркий засос, что он наверняка останется на несколько недель.

– Если он способен заставить тебя кончить сильнее, чем ты кончила на моем члене, он заслуживает медаль. – Его понимающий взгляд изучал мое вспыхнувшее лицо и то, как открылся мой рот при слове «член».

– У моего брата есть девушка. Ты ведь знаешь об этом, верно? – Он говорил медленно, предполагая, что я в курсе.

– В свою защиту скажу, что Рид написал мне, что он порвал с Бэзил. – Я вцепилась в ткань халата.

– Значит, ты решила быть рядом, чтобы утешить его? Элегантно. – Он провел рукой по волосам, ероша их еще сильнее. Коротко хохотнул. – Этот разрыв длился около тридцати минут, прежде чем он извинился перед ней, едва не умоляя о прощении на коленях.

Я вздрогнула.

Хуже всего было то, что я знала, что все будет так же, как и в прошлые их «разрывы», что они сойдутся через десять секунд. Я поддалась магии беззвездной ночи, убедив себя, что все будет иначе, потому что я хотела в это верить.

На мгновение высокомерие Нэша исчезло, и он посочувствовал мне.

По-настоящему посочувствовал.

Мои побелевшие пальцы вцепились в халат. Грудь поднималась и опадала в ритме стаккато, пока я напоминала себе, что нужно дышать, чтобы жить. Тревога проявилась в моем взгляде. Глаза метнулись от Нэша к фотографии на стене, где мы с Ридом смеялись, и я поняла, что никогда не смогу быть с Ридом после того, как занималась сексом с его братом.

И во взгляде Нэша Прескотта я увидела жалость вперемешку с отвращением.

Он посмотрел на будильник на прикроватном столике и сказал:

– Ложись спать или уходи. У меня встреча через несколько часов.

Его слова были резкими, но я расслышала то, что в них прозвучало.

Сочувствие.

Он давал мне выход, способ сбежать, не касаясь ни одной унизительной детали, что привели меня сюда этой ночью. Я вцепилась в это, будто в спасательный круг.

– Ты невероятен, – возразила я, но это было нерешительное возражение, потому что, если бы он отнесся ко мне иначе, я бы, наверное, расплакалась.

А я не была плаксой.