Онлайн книга «Женить нельзя помиловать»
|
Я люблю тебя, красотка, Прямо я тебе скажу. (Да объемлет мя чесотка, Коль в словах найдешь ты лжу!), — процитировал я, страстно закатывая глаза и протягивая к «Глори» руки. Изверг покосился на меня с явным осуждением. — Нет, я тебя вперед не пущу, — задумчиво произнесла Элейн. — Потому как, «если что», то эта голова больше не выдержит. По ней и так, судя по всему, били чересчур часто… Парень с гномом откровенно заржали. Нет, точно, уйду! Но смех смехом, а пора была приводить Ки Дотта в чувство. Тем более что вездесущий Евсейка, судя по всему, времени зря не терял и к терему стали подтягиваться первые — самые смелые — зрители. Я вздохнул, решительно взялся за металлическое витое кольцо, заменяющее дверную ручку, потянул. Заперто. На засов. А дверь, между нами говоря, совсем новая, из резного дуба. В такую стучать — только зря кулаки сбивать. Вот разве что ногой… — Эй, сэр Шон! Открывайте! Это я, Сэд… в смысле — сэр Сэдрик! Даже пташки и цветочки Жить не могут без любви! Я ж — тем более. И строчки Пышут у меня в крови! — восторженно откликнулся из окна невидимый Ки Дотт. М-да-а, тяжелый случай… — Знаю я, что у тебя в крови пышет, алкоголик! — фыркнула магесса. Судя по всему, ей очень хотелось применить какой-нибудь фирменный фокус, но как? Как говорится, что позволено Элейн, то не позволено Глорианне, будь она хоть дважды Теодорой и трижды — Нахаль-Церберской. Без тебя я чахну, право, Словно фикус без воды. О любовь! Сколь ты лукава! Ты сестра самой беды! — не унимался «Илья-богатырь». — Образ твой мне в грезах снится, Я худею день за днем. За тобой, моя синица, Полечу я журавлем! — И желательно из окна! — буркнула Элейн. — Сэд, ты долго стоять будешь? Ломай дверь, а то публика ждет. Публика и впрямь с каждым мигом множилась, как грехи Фила Красного Носа. На крышах и в окнах ближайших домов, на колокольне местного храма Троицы, на ветвях деревьев в яблоневом саду по соседству… Я опять вздохнул и расчехлил висящий у седла топор. Но даже его гулкие удары были не в силах заглушить самозабвенно декламирующего лохолесца: Роза мира! Я страдаю Без тебя: люблю, но все же, Что с тобою — я не знаю, Кто с тобой — не знаю тож. Ах! Неужто позабыла Ты несчастного меня?! Ах! Неужто разлюбила?! Плачу я, судьбу кляня… Так отбрось свое жеманство И сомнения отбрось! В чувстве главно постоянство: Будем вместе, хоть и врозь! — Будем, будем! — прорычал я, остервенело вгрызаясь топором в трещащую дверь. — Еще с пяток ударов, и будем! И тогда возьму я, писака паршивый, твое перо… Напиши же мне хоть строчку (Не прошу ведь мадригал!), Чтоб хотя бы одну ночку Я в подушку не рыдал. — …Щас, разбежался! Возьму — и знаешь куда засуну! А засим — прощай, родная. Остаюсь, тебя любя. (Нет на свете лучше края, Чем тот край, где ждут тебя!) Последние слова стиха совпали с моим финальным ударом. Противник пал. В духе лучших батальных полотен я переступил через его искалеченные останки и отбросил изрядно затупившийся топор. А то ведь и вправду приложу сгоряча… — Одного не пущу! — тут же подхватила меня под локоть Элейн. — Ты же его прибьешь! — Нет, — обнадежил я. — Разве что искалечу… — Именно это я и имею в виду. — Ласково улыбаясь, магесса наступила мне на ногу и прошептала: — Мне нужна пара минут с ним наедине. И чтобы они не видели. «Они» — это, разумеется, Бон и Римбольд. С ребятами особых проблем не возникло. Гном и сам не шибко рвался под кулаки хмельного Ки Дотта, а парня я самым серьезным тоном попросил стоять тут и держать аркан наготове — вдруг наш приятель, вняв предложению Элейн, и впрямь надумает сигануть в окошко… Бон тут же купился и стал деловито разматывать веревку, а мы с магессой рука об руку вошли в терем. — О, женщины! О, злая судьба! О, как я несчастен! Элейн явно поскромничала: чтобы привести Ки Дотта в чувство, ей хватило нескольких секунд. Правда, легкую головную боль и сухость во рту она ему все же оставила, но — исключительно в воспитательных целях. Так что уже полчаса спустя бледный и осунувшийся сэр Шон, то и дело прикладываясь к изрядного размера кружке с огуречным рассолом, излагал нам свою печальную повесть. Само собой, наш бедолага влюбился с первого взгляда. У ему подобных иначе не бывает. Лишь только узрел княжну, вышивающую шелками победу славного предка, князя Ольгерда, над коварными ромеянами с последующим прибитием черепа любимого коня к вратам поверженного Попандополиса, — и готово дело. Да вот беда — утонченная Амельфа, до момента совершеннолетия воспитывавшаяся все в том же просвещенном Попандополисе, да еще и в славящемся строгостью нравов пансионе Томной Варвары, к этим ухаживаниям отнеслась весьма прохладно. — «Не видала я, что ли, богатырей? — говорит она мне, — всхлипывая, рассказывал сэр Шон. — Вам бы только друг друга в чистом поле калечить, а потом у папы на пиру хвастаться, мед пить, да столы-лавки ломать! А мне не богатырь, мне витязь нужен». — А в чем разница? — О, разница колоссальна! Это как… как ландскнехт и рыцарь. — Но неужели вы не пытались ее переубедить? — Я не пытался?! — оскорбленно вскинул голову лохолесец, но тут же со стоном схватился за виски. — Да что я только не делал! Самому куртуазному кавалеру в истории, сэру Мебойну Дивная Ступня, окажись он рядом, не в чем было бы меня упрекнуть! И цветы, и стихи, и даже сервента под окном. — Сервента? — заинтересовался Бон. — Это которую ближе к рассвету исполняют? — Сразу видно куртуазного вельможу, — обрадовался Ки Дотт. — Именно перед рассветом, чтобы последний аккорд совпал с первым лучом солнца. — Неужели вы, ко всем своим прочим достоинствам, еще и играете на музыкальных инструментах? — улыбнулась Элейн. Сэр Шон слегка погрустнел: — Увы, леди Глорианна. Как я уже имел честь вам сообщить, на это мое желание ифрита не хватило. |