Книга С высоты птичьего полета, страница 39 – Сьюзен Кельман

– Профессор, вы сделали мне менору?

Йозеф улыбнулся:

– У меня ушло много времени, и я знаю, что она выглядит бутафорски, и что день не подходящий, но я хотел, чтобы ты отпраздновал собственный праздник в этом году.

Майкл открыл рот, но ничего не смог сказать.

– Надеюсь, я сделал ее правильно, – просиял Йозеф. – Я мастерил ее без каких-либо инструкций.

– Она прекрасна, – признался Майкл. – Спасибо. Я не знаю, что сказать… – тут ему в голову пришла мысль: – Я сейчас вернусь.

Он помчался вверх по лестнице, и Йозеф воспользовался паузой, чтобы полюбоваться своей работой. Она была неплоха. По крайней мере было понятно: это менора. Свечи достать было труднее, чем проволоку, но он был рад, что она порадовала Майкла.

Через несколько минут юноша вернулся на кухню с самодельной кипой, сделанной из уголка старой пыльной черной простыни, которую Йозеф хранил в заброшенном ящике на чердаке.

Йозеф просиял.

– Я сделал ее несколько месяцев назад, – объяснил Майкл. – Думаю, мне хотелось попытаться восстановить связь с… вещами. Трудно провести годы в одиночестве и не размышлять о Боге. Но я вспомнил истории об Иосифе и Моисее, о том, как многие другие люди моей веры провели годы в изгнании или по велению Бога покинули свои дома, и впервые в жизни я нашел в этих историях утешение. В детстве, быть евреем означило быть кем-то с моим цветом кожи и глаз. Но слушая ваши рассказы о непрекращающихся гонениях и думая о том, сколько людей пострадало за все эти годы, я верю, что Бог помог мне обрести покой.

Хельд задумчиво кивнул.

Майкл встал, зажег свечи и закрыл глаза.

– Свечение, – прошептал он, потом его глаза снова заблестели, и он эмоционально вскрикнул. – Точное слово, обозначающее свет, которое я искал.

Успокоившись, он задумчиво улыбнулся, словно вспоминая мелодию давних лет. Он тихо пропел слова молитвы. Йозеф отметил, что его голос звучал искренне и благоговейно сидел, пока Майкл не закончил.

– Это было прекрасно.

– Удивительно, что я еще помню. Разве не забавно, что вещи, навязанные в детстве, могут со временем принести утешение? У меня тоже есть кое-что для вас, профессор.

Глазах Йозефа вспыхнули любопытством.

– Счастливого Рождества, профессор.

– И счастливой Хануки тебе, Майкл.

При свете свечи Йозеф раскрыл свой подарок и прочел прекрасное стихотворение, которое ему написал Майкл.

Взглянул на своего юного друга, он попросил:

– Прочтите мне, так, как прочли бы вы…

Освещенный мерцающим сиянием свечей, Майкл с чувством прочитал слова, такие прекрасные слова, и они тронули Йозефа до глубины души. Он почувствовал, как его сердце открылось, как не открывалось давно. Такая красота среди столькой печали – это был драгоценный дар.

Майкл так повзрослел за эти года; размышлял Йозеф, так много нового обрел в своем характере, но кое-что он и утратил. Импульсивный молодой человек, собиравшийся бросить вызов всей немецкой армии, теперь был ограничен мудростью собственной реальности. Он достаточно долго находился в плену, чтобы обработать неуемное желание мгновенного удовлетворения и направить эту огненную энергию в четкое видение того, каким он хотел бы видеть свое будущее. Йозеф гордился им. Он закрыл заплаканные глаза, а Майкл продолжал читать стихотворение.

Что-то поразило Йозефа.

– Словно музыка, – задумчиво произнес он.

– Музыка, – повторил Майкл. – Вот что нам нужно, музыка, – и он помчался наверх по лестнице.

– Не думаю, что это хорошая идея, – сердито зашептал ему вслед Йозеф. – Уже закончился комендантский час.

Но прежде, чем он успел сказать еще что-то, Майкл уже лежал с радиоприемником в руках. – Мы не будем включать громко.

Они просидели там еще час, допивая вино, слушая энергичную версию генделевского «Мессии». Майкл смеялся и шутил о тех временах, когда он жил с Эльке, а Йозеф думал о Саре. В кои-то веки его сердце наполнилось теплотой.

Неожиданно по радио затрещал номер джазового оркестра, и Майкл заскакал по комнате, пританцовывая. Йозеф наблюдал за ним, отрицательно качая головой.

– Профессор, пойдемте, потанцуем.

– Я разучился танцевать, – упирался Йозеф.

– Тогда я вас научу, – Майкл схватил его и поднял на ноги. Оба почувствовали опьянение от вина, они немного потанцевали с неловким энтузиазмом, прежде, чем запыхавшись, упали на свои места.

А потом они стали смеяться. Свободный, продолжительный, раскатистый смех, казалось, заполнил весь дом.

Майкл откинулся на спинку стула:

– Я так давно не танцевал, с тех пор как…

– С тех пор, как началась эта война? – предположил Йозеф, запыхавшись.

– Эльке, – ответил Майкл. – Со времен моей Эльке. Если мы оба переживем войну, все, на что надеюсь, о чем мечтаю – что мы сможем пожениться. Однажды она призналась, что могла бы принять иудаизм. Я каждый день молюсь, чтобы у нее появился шанс. Чтобы мы могли быть с ней целую вечность.

– Я бы хотел найти ее для вас, – с сожалением ответил Йозеф. – Я спрашивал везде, где мог, но может показаться странным, что мужчина моего возраста так усердно интересуется студенткой, и я не хочу, чтобы у нее были из-за этого неприятности.

– Конечно, я понимаю. Но она где-то там. Я знаю, что это так, и она ждет меня так же, как и я ее. Когда я в следующий раз ее увижу, я обниму ее и не отпущу.

Лицо Йозефа тронула печаль.

Майкл, казалось, это уловил:

– Вы думаете о Саре, верно?

Йозефа потрясли его слова. После инцидента со свадебной фатой Сары, ее имя больше в доме не упоминалось.

– Вашей жене, – поправился Майкл.

– Да, – голос профессора задрожал.

– Вам ничего не нужно говорить, профессор.

Йозеф выдавил из себя слова; ему необходимо было произнести их:

– Мы тоже очень любили друг друга.

Музыка продолжала негромко играть на заднем плане, и воздух наполнился радостью – ее стены этого дома уже давно позабыли. Пока длилась ночь, двое мужчин делились друг с другом своими надеждами, мечтами и историями о людях, которых любили и оставили.

Майкл рассказал свою историю, как влюбился в Эльке, когда впервые увидел ее на лужайке возле университета, а Хельд поведал о своем знакомстве с Сарой.

– Нас практически познакомила моя мать. Сара и ее семья недавно переехали в нашу деревню, и моя мать пригласила их домой, на обед. Мне двадцать семь, и зная о планах матери, и возмущенный ее вмешательством, я взбунтовался: я не собирался быть вежливым, какой бы милой ни оказалась эта девушка, не говоря уже о том, чтобы влюбиться ее! Я и знать не знал, что Сара подумала точно так же. Ужин у нас получился довольно неловкий, изо всех сил мы избегали разговоров друг с другом. Но вечер шел, и я стал замечать, как меня привлекает эта девушка с непослушными рыжими волосами, казавшаяся отчужденной и безразличной ко мне. И только когда нас оставили мыть на кухне посуду, она призналась, что ее мать собирается ее сосватать, и как ей отвратительна эта идея. Мы посмеялись над нашей непростой ситуацией и заключили договор, чтобы никогда не быть друзьями, однако так ему и не последовали. Наши родители весь вечер считали ужин неудачей, но все было наоборот. Даже, когда она со звоном поставила посуду сушиться, я понимал – она особенная. Мне нравилась ее беззаботная независимость, ей было так хорошо самой с собой, и она просто… заинтриговала меня. Месяцами мы скрывали все от родителей, а когда объявили о помолвке, они были ошеломлены.