Книга У метро, у «Сокола», страница 77 – Вячеслав Курицын

– Темные средневековые предрассудки на службе социалистическому правопорядку! – так сформулировал Покровский.

Он предлагал нарядить попом Гогу Пирамидина, комплекция солидная, но тот сказал, что может не выдержать и загогоготать. И тут же так убедительно загогоготал, что кандидатура его сама отвалилась.

Пришлось Покровскому брать на себя кощунственную роль. Рясу и здоровенный картонный, выкрашенный в золото крест быстро притащил откуда-то Иван Сергеевич. Ряса огромная, на пять размеров больше, священнослужители зачастую люди изрядные – но Маховский все равно лежит в койке, не заметит. Покровский критически оглядел себя в зеркало. Для полноты картины привязали черную бороду.

– Сама Живоначальная Троица от настоящего не отличит, – одобрил Гога Пирамидин.

– Лоб недостаточно толоконный, – сказал Покровский.

– Это можно поправить, – Гога Пирамидин вознес для щелчка десницу.

– По зеркалу щелбани, – сказал Покровский. – Спорим, не разобьешь.

Проверять не стали.

Больной импровизированному священнообязанному обрадовался, попробовал сесть в постели, трясясь от бодрящего сочетания страха и решимости. Но сразу лег обратно.

– Как вас величать, отче?

– Отец Пигидий.

– Я слышал о вас!

– Возможно, сын мой, возможно…

Было ли Покровскому стыдно?

Пользоваться слабостями верующего человека – стыдно, конечно. Но это рассуждение вообще, в безвоздушном пространстве.

За конкретного Маховского Покровского совесть если и угрызала, то невсерьез. Покровский чувствовал в эскападе Маховского что-то клоунское, взбдык безвольного человека, который отчаянно отдается ненароком заскочившей в голову ерунде. Позже выяснилось, что Покровский прав, что Маховский и крещен-то не был, пытался сам себя обмануть, признаться в преступлении через потайной ход. А не признаться ему было страшно, потому что когда сами раскопают, то больнее накажут.

Маховский каялся энергично, перескакивая с пятое на десятое. Большое впечатление произвел на Покровского пункт о поездке Маховского в туристическую поездку в ЧССР два года назад. Маховский страдал простатитом, в периоды обострений мочился по три-четыре раза в час. В ходе экскурсии по красавице Братиславе случилось как раз обострение, инспирированное высокими потребительскими свойствами тамошнего пива. Терпел-терпел, а паузы не было, в музей не заходили, в скверах толпа, разгар солнечного дня. В Дунай с моста – международный скандал. В кафе у них, говорят, незазорно проситься в таких ситуациях, но боязно, и непонятно на каком языке. Русского могли и погнать («забросать кнедликами», глупо пошутил про себя Покровский), слишком свежа память о шестьдесят восьмом.

Маховский заскочил в ближайший собор. Открытый, пустой, никакого вахтера. И там – скок за какой-то занавес, и там уж, за занавесом, от души помочился в какой-то архитектурной выемке. И никто не помешал, не заглянул! Так же незаметно, не встретив в соборе ни одного человека, вышел на улицу, присоединился к группе. Очень стыдно. Но дважды подчеркнул, что собор этот был католическим.

Среди прочих грехов были супружеские измены, но сколько их было и с кем, Маховский твердым тоном попросил отца Пигидия не уточнять.

– Будь по-твоему, сын мой, – пробасил Покровский.

Его, конечно, интересовало вчерашнее происшествие. Стоявший за ним грех был самый большой, настоящее преступление. Замдиректора загнал за круглую сумму некоему коллекционеру письма Гагарина Папанину из архива Музея авиации и космонавтики.

– Да-да! Вы не ослышались! – трагическим баритоном прохрипел Маховский.

Свою переписку с Гагариным выдающийся полярник после трагической гибели выдающегося космонавта передал в музей. Два письма, содержащие близкие к сенсационным подробности, Маховский и пустил налево. Черт его дернул, во-первых, за руку, во-вторых, деньги были нужны, нацелился на небольшую дачку, и искуситель-коллекционер, в-третьих, был необыкновенно велеречив. Будучи неопытным злоумышленником, Маховский посчитал хорошей конспирацией следующую: пришел на службу с журналом (номер за прошлый, а вовсе не за семьдесят второй, год; жена продолжала выписывать «Новый мир»), сунул туда письма, потом вышел в Петровский парк, сел на скамейку, где уже сидел коллекционер, и будто бы случайно забыл там журнал.

– Исповедался и заснул, отрубился и захрапел, – закончил свой рассказ Покровский.

– А адрес-телефон коллекционера?

– Это странный был бы вопрос в устах духовного лица. Нетрудно будет выяснить в рабочем порядке. Оклемается – допросим. Сейчас пока надо пропажу в музее зафиксировать.

– Так ты ему грехи отпустил?

– Не успел! Хотел сказать, что Гагарин с Папаниным против бога шли, потому не так страшен грех, но он заснул.

– Ну, считай, еще одно преступление раскрыли, – сказал Жунев, – палочка за палочку. Ой, слушай, тебе коньяк полагается. Бутылочек пять.

Покровский не понял.

– С автобазы два ящика нам отгрузили. В надежном месте ждут.

– С какой автобазы?

– Которой мы орден нашли и дела заводить не стали. Знаешь, орден Трудового Красного знамени – если ты свой настоящий потерял, это твои проблемы, а если символический с ворот предприятия, это, считай, партбилет задымился. За партбилет пара ящиков – ерунда. Могли бы и три отгрузить.

– Тут я некомпетентен, – сказал Покровский. – Тебе, как члену партии, виднее.

– На днях пошлем кого-нибудь развезти, Подлубнову закинем, тебе… Я Фридмана хотел послать. А он, мерзавец, машину брату отдал, а теперь еще глаз.

Покровский не знал про глаз. Новость не очень. Вчерашний Семёныч, оказывается, угодил Мише когтем в том числе и в край глаза, а ночью началось воспаление. Ч-черт.

Кривокапа сам пришел с результатами экспертиз. В таком порядке: сначала запах табака, потом кашель Кривокапы, потом кольцо из трубки, а потом уж и сам Кривокапа. По галоше – утром эксперт Чоботов съездил вместе с Настей во двор циркового кооператива, снял ватман. Какой результат? Такой результат, что размер совпадает, а индивидуальных признаков снова не просмотрелось.

– А как след на объявлении ухитрились оставить? – спросил Кравцов. Он только что появился и не знал подробностей, которые Настя Кох утром, конечно, выяснила.

Альбина Афанасьевна, зампред кооператива, тщательно вывела тушью объявление (среди пунктов повестки был строгий разговор с кобровиком Рахимовым, у которого питомцы расползлись по канализации), а на другой день утром увидела, что оно упало на землю. Она его развесила обратно на доску, а для надежности примотала изолентой.

А то, что там был след ноги, Альбина Афанасьевна, будучи женщиной со зрением, угробленным за годы работы в бухгалтерии цирка, внимания не обратила.

– Она говорит, что никто в их дворе галош не носит, не видела, дескать, таких.