Онлайн книга «Островитяне»
|
— Украшения им ни к чему, — отозвался Марк, — да и смысл в жестокости есть, по крайней мере, для них. Выживают сильнейшие. Лес не прокормит много людей. Ребенок, который погибнет от боли, потери крови или нагноения, не нужен племени. И кто выживет, будет на всю жизнь готов к боли и крови. А больше им ничего и не надо, сдается мне. — Это я и называю варварством, — отозвался Филолог, — Аристотель писал… — Знаю, знаю, — перебил его Марк, — в самом начале этой своей книги про политику писал, что варвары по природе — рабы. Что им свойственно подчиняться, как нам — подчинять. Но не так вышло с этой бабой. Мои ребята приволокли ее к костру. Двое здоровых младенцев — неплохая добыча, скупщики рабов шли за нами по пятам. Ну, и баба молодая — хотя бы ребятам позабавиться. Я, знаешь, не люблю, когда насильно, куда лучше дать девке монету, она хотя бы изобразит. А ребятам моим некоторым было не до тонких чувств. Тоже, скажешь, варвары. Филолог только развел руками. Ну кто он такой, чтобы оскорблять легионеров Четвертого? А иначе ведь и не скажешь. — И вот, — продолжал Марк, — они уже завалили ее, растянули, а младенцев прочь унесли. Младший ревел, старший пытался отбиваться, маленький смешной батав. Бабу работорговцам тащить бессмысленно, хромая она, да и после ребят… не в цене, нет. И слишком дикая. Детей еще можно научить подчиняться, взрослых, как правило, нет. А баба эта на своем наречии говорит: «Дайте с детьми проститься, потом хоть убивайте». У нас толмач был толковый, он до тонкостей переводил. Ну, ребята же не звери — отпустили ей руки, вернули малышей. А она… Знаешь, я много видел ран и смертей, я привык. Но этот хруст позвонков стоит в ушах до сих пор. Сильная, свирепая бабища сломала одному шею — и другому! Раз, два — как цыплятам головки свернула. Ребята мои и те ошалели: родных детей! — Медея [31], — отозвался Филолог, — варварская Медея. — И стала она кричать. Мне захотелось понять, почему она так, я дал ребятам знак ее не трогать, пока не замолчит. И толмач переводил слово в слово. Она кричала, что ее дети никогда не будут рабами римлян, что этих она отдала матери земле, и что есть у нее чрево, и чье бы семя ни упало в это чрево, оно родит только батавов. Их воспитает родное племя, их примет родная земля, а когда они уйдут в путь отцов, ее старшие сыновья встретят братьев и сестер, и так будет всегда. И еще про Рим — мой толмач даже не осмелился перевести, но я понял. Это было нетрудно понять. Про то, как ее правнуки прольют семя в чрева римских матрон. — И что твои воины сделали с ней? — Я уже не помню. Или убили, или отпустили, но точно не отымели. Они, представляешь, испугались, что у нее там зубы. — Да, я читал о зубастом влагалище, — серьезно ответил Филолог, — в одной книге говорилось про племя, где женщины не имеют рта и пожирают пищу влагалищами. Мужчины того племени должны придумывать разные хитрости, чтобы их осеменить, и потому женщины правят ими. Но я не думаю, что это племя есть в известном нам круге земель. Как, впрочем, и племя людей с песьими головами — вероятно, такое живет к югу от Египта, ведь египтянам известно нечто подобное. — Зубы, не зубы… Но я тогда задумался всерьез. Что мы дадим этой земле? Какой «римский мир»? Зачем он там нужен? Неужели эти люди по природе своей рабы в большей степени, чем свора Веспасиана? — Аристотель не забирался так далеко, — возразил Филолог, вероятно, он имел в виду варваров, достигавших круга эллинских земель живыми. И твоя история отлично показывает, что нерабы к нам просто не попадают. Посмотри хотя бы на тех, которых тебе купили. У кого там зубастое хоть что-нибудь? Марк рассмеялся. — Не проверял пока. Но я про другое. Я про тот самый лес, в котором, словно нога в трясине, увязла моя уверенность в правоте Рима. А потом… потом легион распустили. Да, мы признали тогда Вителлия — но кто же не поддержит своего командира? И Веспасиана сразу поддержали его легионы. Но Четвертый ни дня не воевал против него, мы дрались только с батавами. И нас разогнали. Представляешь ли ты, грек, что такое собрать легион? Знаешь ли, что для легионера он навсегда — дом и семья? Помыслишь ли, какой позор — утратить своего орла? У нас отняли нашего орла, наш дом развеяли по ветру просто потому, что Веспасиану он показался излишним. Четвертый легион. Он свернул ему шею, как та батавка — своим детям. — Я хорошо понимаю твою горечь, — отозвался Филолог, — с моей книжной лавкой произошло примерно то же самое. — Книжная лавка! — рявкнул Марк, — да вы, греки, и правда обезумели! — Ну что ты шумишь, — примирительно сказал грек, — ты как будто впервые заметил, что за Рим воюют римляне с римлянами. А мои книги друг с другом не воевали. Нерона, напомню, сменил Гальба, Гальбу — Отон, Отона — Вителлий, а Веспасиан пришелся уже только на сладкое [32]. При этом, если я не ошибаюсь, Гальба и Вителлий были забиты до смерти их бывшими воинами, а прочие двое предпочли покончить с собой самостоятельно. И все это сталось едва ли не в один год! Сколько, ты думаешь, продержится Веспасиан? — До нас на Рейне мало доходило таких слухов… — А не из вашей ли Галлии солдаты привели в Рим Гальбу? Уж это ты должен был заметить. — Я и об этом думал, Филолог. Я вернулся в Рим, где не был с детства. Мать похоронена, отец погряз в политике и долгах, в долгах и политике, а точнее — пытается лизать Веспасианов зад и делать это так нежно, чтобы тот не почувствовал никакой шершавости. Как до этого лизал Вителлию, и Гальбе, и Нерону… Ну, и ввиду моей безопасности… или, точнее, собственной пригодности — мне было предложено скрыться подальше от цезаря. — А что, Марк, если позволен будет твоему верному гречишке еще один дерзкий вопрос, твоя свадьба? Ведь ты же приехал в Рим к невесте, не так ли? — Девушке из такого рода, — Марк небрежно махнул рукой, — не пристало скитаться ни по рейнским стоянкам, ни даже по иллирийским поместьям. Ей надо блистать в Риме. Свадьбу пришлось отложить. — Ты скучаешь по ней? — Это политический брак, ты же знаешь. В нем нет и не будет любви, хотя может появиться удобство и привязанность, а со временем и подходящие наследники. О чем тут скучать? А женские тела найдутся везде. — Даже в твоей Батавии… — И уж тем более в Далмации. И еще, мой добрый грек. Ты не привык далеко удаляться от своей Эллады и от Рима, который уже почти что стал ею, если послушать тебя. А что толку? В чем смысл моего служения Риму, если… Марк только махнул рукой. Он и так сказал больше, чем собирался, — намного больше, чем можно было говорить этому греку. А тот будто и обрадовался… |