Книга Я всегда остаюсь собой, страница 67 – Йоав Блум

– О, особенным. Мне прекрасно удаются вулканы из папье-маше.

– А серьезно?

– Я серьезно, серьезно. Иногда я раскрашиваю их сверху красным фломастером – и выглядит так, как будто они извергаются. Очень страшно.

Она сделала еще глоток, посмотрела на одну из моих картин и сказала:

– Иногда я немного пишу.

– А что ты пишешь?

– В основном зарисовки. Иногда просто мысли, как в дневнике, – и тогда я пытаюсь проверить, получилось ли сделать из этого рассказ или сможет ли это стать основой для мысли, в которой будет нечто более серьезное. Но в последнее время я пишу меньше.

– Почему?

– Может, из-за лени. Я вечно откладываю то, что надо сделать, на попозже, и особенно профессионально у меня получается откладывать письмо.

– Мне всегда было странно слышать о людях, которые так поступают, – сказал я. – Ведь тебе нравится писать. Так зачем это откладывать?

– Просто так, такой уж у меня уродский характер.

– Правда?

Она поболтала вино в бокале, вращая его все быстрее, проверяя как высоко вино сможет забраться на стенки бокала, не пролившись.

– А хочешь знать, почему на самом деле? – спросила она.

– Да.

– Написать что-нибудь – это в каком-то смысле убить это, – сказала она, – я не люблю писать, я люблю придумывать. Придумывать все, что смогу написать, если захочу. Но когда это все у меня в голове – оно целое, бесконечное. Я могу смотреть на замысел с бессчетного множества точек зрения, переживать его, как будто он существует на самом деле, ощущать его, чувствовать его запах – и не находить в нем никаких недостатков. Он идеален. Когда замысел у меня в голове, он запросто может совмещать в себе противоположности, я могу видеть пять сюжетных линий, которые сочетаются – и противоречат друг другу; мои персонажи – глубокие, настоящие, потому что я чувствую их душу, как свою. В голове у меня замысел совершенен, это маленькая точка без изъянов. Я рассматриваю ее со всех сторон в десяти миллионах измерений фантазии. А если я возьмусь это записать, то должна буду свести все к плоским словам. И потрясающая калейдоскопическая идея, с бесконечным количеством составляющих и смыслов, доступных только мне, потому что они связаны скрытыми невидимыми нитями, сплетенными из материала, из которого я тку свои мысли, – эта идея должна превратиться в буквы и слова и потерять почти всю свою жизненную силу, только чтобы выйти из моей головы в окружающий мир и чтобы ее бледная тень, со смыслом, который вообще не совпадает с тем, который я вкладывала, вошла в голову к кому-нибудь еще.

– Тогда зачем вообще писать?

– Не знаю. Может, люди пишут, потому что сделать свою собственную идею плоской, сократить ее, чтобы вместить в слова, – это единственный способ гарантировать, что она не умрет вместе с тобой. Большая ее часть все равно исчезнет, что бы ты ни делал. Большая ее часть умрет вместе с тобой или даже просто забудется. Но тень тени ее тени, копия копии копии, может быть, каким-то образом дойдет до других людей и будет жить дальше. Так что мне просто надо одновременно поделиться ею – и сохранить ее, сохранить ее – и высвободить. Когда возникает это внутреннее противоречие, парадоксальное желание, происходит то единственное, что может произойти.

– И это?..

– Прокрастинация.

Мы помолчали. Между нами стояло и молчало мое монументальное произведение «Одинокий кипарис с таким кружочком на стволе, как всегда рисуют».

Я посмотрел на картину и вдруг у меня пробежала шальная мысль, что, может быть, я все это время ошибался.

Что я жил с ощущением, будто в моей жизни главный человек – это я. Что, поскольку сам себя я знаю вдоль и поперек, я по ошибке считал себя центром своей жизни. А может, это вовсе не так. Может, главный человек – это она, а я только второстепенный персонаж, которому досталось слишком много внимания от того, кто сейчас оказался моим единственным зрителем.

– Приятное вино, – наконец сказала Карен.

– Да, – ответил я, – с фруктовым привкусом.

– Знаешь, в картинах ты меньше выпендриваешься.

– Терпкий вкус, – сказал я. – Полнота. Сильное послевкусие.

Она засмеялась. Мне на мгновение стало интересно: то, как она смеется, то особенное сочетание звуков, из которых состоит ее смех, – принадлежит ли это исключительно телу или, скорее, тому, как душа задействует тело, когда смеется?

– А как тебе мое вино? – спросила она.

– Твое вино?

– Вино, которое я привезла тебе в первый раз, когда мы встретились.

– Мм, я…

– Ты его не пил, да?

– Наверное.

– Как не стыдно, – она скорчила гримасу, изображая обиду, – кто же так поступает?

– Извини, – ответил я. – Я отложил его в сторонку в тот день и совершенно о нем забыл.

– Так принеси его прямо сейчас – и выпей при мне, – сказала она.

– Ты выпьешь со мной?

– Я выпила уже достаточно, а мне еще вести машину три часа, милый. В этом теле я не позволяю себе больше половины бокала зараз.

Ну я принес вино и выпил.

Мы провели приятный долгий вечер, в конце концов Карен продефилировала по прямой – показала, что она в состоянии добраться до дома, и только после этого уехала.

А я, в отличие от нее, выпил почти два бокала вина из первой бутылки и еще три бокала подаренного ею вина.

Может быть, внутренний голос, который велел мне отложить вино с самого начала, сделал это из соображений безопасности. Малознакомый человек приносит тебе напиток, когда ты в охраняемом убежище. Мой внутренний параноик не был готов даже подумать о том, чтобы попробовать вино, попавшее ко мне совершенно случайно, без наклейки «Уольдо» на коробке.

Но в тот вечер упала еще одна преграда, и я позволил себе открыться и выпить. Это ослабило мои подозрения, мой всегдашний страх.

И заставило почувствовать себя ужасно глупо, когда посреди той ночи я проснулся от сильной, почти парализующей боли в животе. Я выполз из кровати, приковылял наружу, с большим трудом и страданиями забрался в джип и поехал, стоная и извиваясь, в больницу, которая, судя по карте в пакете для экстренных случаев, была ближе всех к моему дому.

* * *

Он только хотел кое-что выяснить про Барселону – и все. Теперь он даже не помнил, что именно. Что-то про количество игроков в испанской лиге по сравнению с лигой чемпионов – ну, или что-то в этом роде. Да какая, в сущности, разница.

Теперь он просто пялился в экран.

Он помнил, что как-то раз уже выяснял это. Когда-то наткнулся на сайт, где была статистика по всем европейским футбольным клубам. Тщательно сделанный сайт, с большим количеством баннеров и фотографиями футболистов около каждой строчки. Он просто не помнил, как этот сайт называется. Но он точно заходил туда месяца два назад. Кто-то прислал ему ссылку, что ли.