Онлайн книга «Тело на продажу»
|
Между тем, мужчина уже сдергивает перемазанный кровью и наполненный спермой презерватив, завязывает его в узел и швыряет небрежно на пол, а потом принимается натягивать трусы и джинсы. Я смотрю на него во все глаза, и он мне… подмигивает?! Тут снаружи комнаты раздаются тяжелые шаги, щелкает замок, дверь открывается, и мужчина, который только что (не) изнасиловал меня, выскальзывает прочь, оставляя меня в недоумении и всю в крови… не моей. Зато на пороге появляются те парни, что притащили меня сюда. Они лыбятся, без стеснения разглядывая мое обнаженное тело, пока я стыдливо прикрываюсь ладонями и дрожу, как тростинка на ветру. – Одевайся! – рыкает один из них, а другой тем временем кивает на пятно крови, растекающееся по постели, и говорит: – Хорошо он ее отделал. – Грэй тот еще зверюга, – кивает первый. Грэй. Вот как зовут того мужчину… – Завтра ей еще и от нас достанется. – Это точно. Я смотрю на них и меня снова начинает трясти от ужаса. Я же не могла надеяться, что отделаюсь так легко? Эти гребанные уроды в черном снова тащат меня в неизвестном направлении по длинным и извилистым коридорам усадьбы господина Хуссейна. В нос отчетливо бьет запах их и моего собственного пота, а еще – что-то приторное… сладости? специи? страх? Я едва поспеваю, чтобы не упасть в пол лицом. Парни со мной не церемонятся: знают, что уже завтра – боже, неужели уже завтра?! можно мне хоть небольшую передышку после первого раунда?! – меня пустят по кругу среди работников хозяйского дома и действительно позволят тринадцати или четырнадцати мужикам делать все что угодно с моим несчастным и все еще девственным телом… Так сказал их хозяин. Таков обряд посвящения. Ощущение, ччто я в каком-то европейском средневековье… Ублюдки бессовестно лапают мою грудь и задницу, совершенно игнорируя мое возмущение и попытки вырваться из цепких лап, скользят ладонями по дрожащей распаренной коже, мерзко хохочут, обсуждая меня между собой, а еще отпускают грязные шуточки на английском и арабском: первые режут мне слух, а вторые я не понимаю, но интуиция подсказывает мне, что они еще более мерзкие. Я заплакана, растрепана, наполовину раздета, тащу за собой свои помятые и местами порванные Грэем шмотки – а заодно и ноги, слабые, заплетающиеся после того, что сделал со мной тот мужчина… И все-таки – что же он сделал? Он не изнасиловал меня – в привычном понимании этого слова. Он не вошел внутрь. Не лишил меня невинности. Но для чего тогда нужен был весь этот откровенно жуткий спектакль? А главное – для чего нужна была кровь, которой Грэй перемазал мои бедра и постель под нами? Хотел сымитировать акт дефлорации? Но зачем? И чья это кровь вообще? Другой девушки? Или вообще какой-нибудь убитой на ужин птицы? Это был спектакль издевательства ради? Чтобы в итоге девственности меня лишила орава голодных мужиков? Или это проверка? Может, я должна сказать обо всем случившемся господину Хуссейну? О боже… Я трясу головой. Ну уж нет! Между тем, его блаженно улыбающаяся морда как раз оказывается передо мной, потому что парни швыряют мое слабое и не способное сопротивляться тело прямо под ноги хозяина дома. – Славно, – говорит Хуссейн, невозмутимо разглядывая меня и явно видя кровавые пятна на моих ногах. – Тебе понравилось, моя шлюшка? Грэй хорошо провел с тобой время, правда? Он любит девственниц… Я поднимаю на него глаза, смотрю с ненавистью, а потом изо всех сил плюю ему под ноги. Он в ответ только отступает и посмеивается: – Как думаешь, стоит дать тебе помыться и отдохнуть перед посвящением? Хочешь пить? Или есть? Или хотя бы в туалет? Я продолжаю молчать. Я скорее обделаюсь под себя, чем попрошу о какой-либо милости или помощи у этого ублюдка. Но он, кажется, и так решает проявить добросердечность… Добросердечность! Ха-ха! Это я сильно сказала… Хоть чувство юмора меня еще не подводит – и то ладно. Он и вправду щелкает пальцами, чтобы отправить меня прочь, только в этот раз за мной приходят не парни в черном, а две девушки, тоже полностью закутанные, только большие и темные влажные глаза светятся в щелях сплошного тканевого покрова. Они не такие сильные, как мужчины, но решительности им все равно не занимать: как только я пытаюсь вырваться – они сжимают меня крепче и тащат по коридорам быстрее… Но это ведь женщины! Должна же в этой гребанной стране быть женская солидарность! Значит, еще не все потеряно! Это меня немного ободряет, и я пытаюсь заговорить с ними: – Здравствуйте, меня зовут Аня, я из России. Меня привезли сюда обманом и силой. В Москве у меня больной брат, он умирает. Я обязательно должна вернуться, и как можно скорее. Пожалуйста, помогите. Они молчат и даже как будто не слышат меня. Может, не понимают, не знают английского? А может, им просто языки вырезали? Или угрожают вырезать, если произнесут хоть слово и попытаются помочь пленнице этого дома? В конце концов, они могут быть такими же невольницами, как я сама… Девушки оставляют меня в небольшой комнате с грязными стенами, где только ржавая скрипучая кушетка с пропахшим сыростью застиранным бельем, маленькое зарешеченное квадратное окошко, судя по садящемуся в облака солнцу, куда-то на западную сторону, деревянный стол, прибитый к полу, такой же стул, а под стулом – погнутое ведро, явно поставленное здесь вместо унитаза… Какой ужас. Прежде чем запереть меня, девушки приносят ужин: металлический поднос с такими же металлическими мисками и кружками. Стекло тут, видимо, под запретом: чтобы жертва не попыталась самоубиться или напасть на кого-нибудь другого. Ну что же, вынуждена признать, довольно логично. В одной миске – какой-то жирный бульон, в другой – рис с овощами и два кусочка белого хлеба. В кружках – вода и сок… гранатовый, кажется. Я даже удивляюсь. Если честно, такое яркое и ароматное пятно кажется каким-то миражом в серой реальности этой каморки. Еще мне приносят второе ведро – с водой. – Мыться, – говорит одна девушка на ломаном английском, а потом показывает на мои кровавые пятна на бедрах. – Спасибо, – шепчу я. Значит, языки у них все-таки не отрезаны… Это однозначно радует. Я пытаюсь продолжить разговор: – Может быть… – но меня уже не слушают: через мгновение дверь захлопывается, в замочной скважине поворачивается ключ, и я остаюсь в одиночестве. |