Книга Первый, случайный, единственный, страница 76 – Анна Берсенева

– Вы пройдите, пожалуйста, – сказал Георгий, улыбаясь ей в ответ. – Вот сюда, к камину.

У ног соседки сидела собака – рыжий сеттер. Дама указала на нее и произнесла что-то вопросительное.

– Конечно, и она тоже, – кивнул Георгий.

Странно, но у него совершенно не было потребности делать какие-нибудь размашистые и бестолковые жесты руками, что-то изображать лицом, как это всегда бывает, когда пытаешься разговаривать с человеком, который не понимает ни одного твоего слова. Видимо, во всем облике мадам Бувье чувствовалась такая естественность и такое изящество, что рядом с нею просто не могло происходить ничего грубого и глупого.

Наверное, чтобы объяснить свое восклицание «мон дье», которое он, по ее мнению, воспринял не так, как она предполагала, мадам Бувье сразу же взяла с каминной полки разговорник, полистала его, взяла ручку и, указав на несколько фраз, вдобавок что-то написала на вложенных в книжку чистых листках. Георгий посмотрел на ее запись, прочитал фразы, которые она ему показала в разговорнике, и засмеялся.

– Нет, я не обязательно при двадцати пяти градусах плаваю, – сказал он. – Что же, что зима? Совсем тепло, и вода хорошая.

Он тоже быстро пролистал разговорник и нашел фразы, которые отдаленно можно было считать переводом того, что он сказал. Но при этом он увидел, что мадам Бувье поняла его раньше, чем прочитала эти фразы, – что она поняла его сразу же, как только он их произнес.

– Элен, – сказала соседка, протягивая руку. – Ге-ор-гий… – повторила она, когда он представился, и переспросила: – Жорж?

– Можно и Жорж, – кивнул Георгий. – Как вам удобнее.

– Жоржетта, – сказала она, указывая на собаку, которая улеглась у камина, положила морду на вытянутые лапы и смотрела на Георгия так же доброжелательно, как ее хозяйка.

Потом соседка указала на Георгиеву голову, снова на собаку и засмеялась.

– Ну да, и я такого же цвета, – улыбнулся он.

Элен поставила на стол плетеную корзинку, которую принесла с собой, и достала оттуда три разной наполненности бутылки. Бутылки с виду были домашние, без этикеток, и заткнуты они были такими же домашними большими пробками.

– Кальвадос, – сказала Элен, указывая на одну из них.

Она извлекла из сумки огромное оранжевое яблоко и положила рядом с бутылкой.

– Яблочная водка? – догадался Георгий. – Спасибо.

Элен улыбнулась, полистала разговорник, и, читая вслед за ее пальцем, а еще больше – следя за ее легкими, как волны в заводи, интонациями, Георгий понял, что она хочет, чтобы он согрелся.

– Спасибо, – повторил он.

Элен достала из невысокой посудной горки, стоящей рядом с камином, две узкие рюмочки, принесла из кухни большую ярко-синюю керамическую миску и высыпала в нее из корзинки все яблоки. Их оказалось так много, что они еле уместились даже в большой миске. И все они были разноцветные – оранжевые, зеленые, красные, желтые, розовые…

– Камарг, – сказала она, указывая на яблоки.

Потом Элен придвинула к Георгию остальные бутылки и поочередно вытащила из них пробки, словно предлагая, чтобы он выбрал, которая ему больше нравится.

– Абрикосовая, – сказал Георгий, принюхавшись. – И малиновая, да?

Она кивнула, хотя он просто произнес эти слова, а не показал их в книжке.

– Мне мама всегда абрикосовую покупала, – сказал Георгий.

– Мама? – спросила мадам Бувье и произнесла еще что-то вопросительное, на что он ответил:

– Она умерла, – и быстро нашел это слово в разговорнике.

Элен взглянула на страницу, и лицо ее изменилось: в глазах появилось такое простое и искреннее сочувствие, в котором невозможно было заметить даже намека на дежурную любезность. И опять Георгию показалось, что это появилось в ее глазах раньше, чем она прочитала перевод его фразы. Она действительно понимала его не знанием и не логикой, а как-то иначе, и ему легко было с нею разговаривать.

На вид мадам Бувье было лет шестьдесят, и это был тот редкий случай, когда годы красят женщину, а не старят. Во всем ее облике чувствовалось спокойное достоинство, но при этом не чувствовалось ни капли дородной важности или холеного лоска. Она была высокая – Георгий сразу обратил на это внимание, потому что с высоты его роста все женщины казались или невысокими, или вовсе маленькими, – подвижная и какая-то сильная, но вместе с тем необыкновенно изящная.

Сила сказывалась в том, как стремительно она ходила, или держала ручку, или листала книжные страницы сухими гибкими пальцами, а изящество – в каждом повороте ее головы и даже в прическе, которая выглядела так, словно Элен сделала ее тщательно, но, сделав, сразу перестала обращать на свою прическу внимание, и волосы легли поэтому с элегантной небрежностью.

Она и одета была так, что сразу приходили на ум слова об элегантности и изяществе. У ворота ее мягкого светло-кофейного свитера был повязан крошечный шарфик каких-то необыкновенных, очень чистых пастельных тонов. И этот шарфик выглядел так же, как и прическа: как будто появился сам собою и как будто специально для мадам Бувье был предназначен.

Косметики на ее лице почти не было, но вот именно почти – на самом деле косметики было ровно столько, чтобы мадам Бувье не казалась ни тщательно накрашенной, ни по-старчески блеклой.

Но, конечно, Георгий не размышлял обо всем этом так долго и подробно. Он просто почувствовал изящную цельность облика этой женщины и подумал, что почему-то легко представить, как она управляется на своей ферме с быками, хотя прежде он никогда не предполагал, что женщина может заниматься чем-нибудь подобным.

Они выпили по рюмке кальвадоса и абрикосовой водки, закусили разноцветными яблоками, потом Элен еще немного поговорила с ним, быстро и точно указывая слова в разговорнике и еще точнее передавая их смысл голосом и взглядом. Она расспросила Георгия, не холодно ли в доме, не голоден ли он и понравился ли ему Камарг, и он ответил, что дом очень теплый, что про голод речи нет, а Камарг его ошеломил.

Элен улыбнулась и сказала, чтобы он без стеснения обращался к ним, если в том будет необходимость, а завтра они с мужем будут рады видеть его у себя к обеду.

Потом она встала, поблагодарила его за что-то – он, конечно, и без перевода понял «мерси», но за что, все-таки не понял, – позвала сеттера и, еще раз улыбнувшись на прощанье своей чудесной улыбкой, ушла.

Георгий посидел у камина, пока не догорели дрова – подбрасывать их он не стал, потому что в доме и в самом деле было тепло, – выпил еще рюмку абрикосовой водки, заткнул бутылку пробкой… Странное, необъяснимое чувство вызвала у него Элен! Он прислушивался к себе, пытаясь правильно это чувство назвать, и оно постепенно уточнялось, высветлялось в нем, приобретая внятные черты.

В Элен было то же, что он сразу, как в человеке, почувствовал в Камарге и чего никогда не связывал с западной, заграничной жизнью, какой он ее себе представлял: естественное, глубокое доверие к тем простым движениям, которыми живет человеческая душа – своя ли, чужая ли…