Онлайн книга «Шкаф с кошмарами»
– Да кто ты, сука, такой?! Вместо ответа бледная полоска стиснутых губ. Радаев присел перед лохом на корточки. Все внутренние резервы уходили на то, чтобы унять поднимающийся из сердца ледяной ужас. – Откуда у тебя наши вещи? – Есть способы. Умею подбирать ключи к дверям и к людям. – Дочку мою на хрена в это впутал? – Нехорошо получилось… не думал, что там ее волосы окажутся. В самом деле, нехорошо. Извини. И так нелепо прозвучало это искреннее извинение, что Радаев захохотал. С минуту ржал в голос, до боли в боку, похлопывая себя по коленям. Изумленный напарник сдвинулся в сторонку и благоразумно помалкивал. – Извини?! – утирая слезы выдохнул Радаев. – Извини?! Ты чего, конченый? Давай, вытаскивай ее оттуда. Всех нас вытаскивай, понял? Лох яростно замотал головой: – Не могу. Теперь это можешь закончить только ты. – Вот так поворот! Так ты инструкцию дай, что ли? Мы все больше по жуликам работаем, с этим вашим вуду не знакомы… – Это не вуду, – перебил лох, – это гораздо древнее. – Да насрать, – голос Радаева зазвенел холодом. – Ты, главное, говори, что делать. Лох отбросил волосы, впился в глаза Радаева пронзительным взглядом и, четко разделяя слова, сказал: – Сожги себя. – Чего? – Облей себя бензином и подожги. В упавшем молчании слышно было, как в квартире этажом ниже работает телевизор. А уже через секунду Радаев согнулся в повторном приступе хохота. Вскоре к нему присоединился нервный гогот Лапина. – Ну ладно, – отсмеявшись, фыркнул Радаев. – Вижу, тут у нас разговор не склеится. Поднимайся-ка, поедешь с нами в участок… Он протянул лоху наручники, и тот покорно защелкнул их на запястьях. – И чтобы без глупостей, усек? Лох кивнул, пряча страх в глубине глаз. Страх, настоящий, чистый, животный. Радаев не мог ошибиться, и от этого узнавания разродился своей самой хищной ухмылкой. Парень ни на секунду не поверил трепу про участок. На выходе из дома у Радаева мелькнула странная, где-то даже немного пугающая, мысль. Лох словно ждал их. Ждал, боялся до одури, и все же не собирался бежать. * * * Видимо, в забытье он находится совсем недолго. Темнота даже не успевает пустить зеленые побеги. Подобно двум бронированным гермодверям, открываются веки – тяжело, неохотно. Радаеву чудится скрип несмазанных петель. Картинка размытая, да еще и вертикальная, как поставленный набок телевизор. Чугунная голова норовит пригнуться к полу, от которого пахнет… бензином. Маслянистый запах срабатывает лучше нашатыря. В мозгу проясняется, Радаев начинает ощущать собственное тело. Он даже находит в себе силы встать, но бережет их для рывка. Даже с закрытыми глазами, даже с сотрясением можно многое узнать, если довериться чувствам. Стоит чуть дернуть губой – и лицо горит. Носа Радаев не чувствует и даже не сомневается – сломан. Волосы мокрые и слиплись, а вот футболка сухая от воротника и ниже. Значит, бензином облили только голову. Если полыхнет, можно натянуть футболку как мешок, перекрывая кислород. Ожогов не избежать, зато жить будет. Радаев вновь приоткрывает глаза. С пола кажется, будто Лапин и табуретка с пленником каким-то хитрым образом прикручены к стене. Веселый обман, как на фотках с аттракциона «Дом вверх дном». Склонившийся над пленником Лапин рубит ладонями воздух. Не лоха бьет, как сперва кажется Радаеву, а просто бурно жестикулирует. Сквозь туман сотрясения проскальзывают отдельные слова. От голоса Лапина – жалкого, испуганного – Радаеву становится мерзко. От голоса лоха – жесткого, властного – страшно. – …сам… он сам… только он должен… – Да какая разница, ну?! Я ж не хуже, я справлюсь! Тут же только колесиком чиркануть! А, Андрюха? Давай я?! – …не смей… пускай он сам… ритуал нельзя нарушать… только он… – Ты посиди, Андрюха, ща-ща, пару сек! Ща, я тебя распутаю… Ты не серчай, слышишь? Ну, спороли хрень, бывает же, да? Ща… пару сек! Я все исправлю, Андрюха, ладно?! А он… сам, значит, сам, че… Уговорим! Борясь с тошнотой, Радаев поднимается на четвереньки, встает на колени. «Андрюха, значит? Быстро сломался, напарничек, крыса, паскуда, тварь… Гнида трусливая…» Оброненные садовые ножницы весят, кажется, тонну. Потому вместо того, чтобы воткнуть их Лапину в шею, Радаев бьет, докуда дотягивается. В бедро, с внутренней стороны, надеясь зацепить артерию. Расчет себя оправдывает. Сдвоенное лезвие жадно чавкает, впиваясь в мясо. Штанина мгновенно намокает по колено. Радаев успевает развести лезвия и снова сжать их, прежде чем Лапин начинает орать. «Словно металлический клюв, – думает Радаев. – Клюв огромного крылатого создания, опасного и голодного». Изнутри, возможно, с той стороны, с самого Древа, к нему приходит понимание – надо просто заснуть. Просто закрыть глаза и открыть их там, среди зеленого шума. Там утихнет боль, заживут раны, и все сразу же наладится. Губы Радаева расплываются в идиотской улыбке. Кулак Лапина тут же сплющивает их в две кровавые оладьи. Кастет напарник снял, иначе к перелому носа добавился бы еще и перелом челюсти. Боль молнией ввинчивается в размякший мозг, ненадолго встряхивая его. Радаев не хочет умирать. Он хочет летать, охотиться, рвать добычу, а умирать не хочет. Но Лапин, бледный как смерть, страшный как смерть, наползает на него, скалит желтые, нечищеные зубы, воняет прогорклым кофе, протягивает к горлу скрюченные пальцы. Каким-то чудом Радаеву удается подтянуть колени к груди. Он отталкивает напарника, приподнимает тяжелое, истекающее кровью тело над собой. Заводит ножницы Лапину под подбородок, а когда острие упирается в горло, чуть выше кадыка, резко убирает ноги. Лишенное опоры, тело Лапина падает вниз, голова под собственным весом насаживается на лезвия, словно на шампур. Радаев чувствует стук металла о кость черепной коробки. Словно от удара током, руки и ноги Лапина разом вытягиваются в стороны и тут же обмякают. Рукоятки больно давят Радаеву на грудь, мешая дышать. Он вскрикивает, переваливая мертвого напарника на бок. В голове образуется приятный вакуум. Две одинокие мысли носятся там, сталкиваясь друг с другом и отлетая, как мячики в автомате пинг-понга. Надо вставать и заканчивать дело. Но сил нет. Надо полежать минутку-другую, чтобы набраться сил. Нет, надо вставать, срочно вставать. Но сил нет. Значит, надо полежать минутку-другую. Минутку… другую… спи, глазок… надо вставать… спи, другой… надо… Привязанный к стулу пленник с усилием запрокидывает изувеченное лицо. Силится открыть глаза, но заплывшие веки неподъемны. Он долго вслушивается в тишину, поворачивая голову то одной, то другой стороной. В его движениях проскальзывает что-то птичье. Наконец он тихо, обреченно смеется. Единственная уцелевшая ушная раковина доносит до него сиплое дыхание спящего Радаева. – Вот дерьмо… – горько шепчет пленник. |